«Мамочка, да он же совсем ребенок!.. На Майю смотрят огромные, полные ужаса серые глаза в дрожащих ресницах, зрачки – как монетки. Лицо – белое, ноздри – еще белее… Большая пилотка с блестящим серебристым черепом сползла на затылок. Одно ухо торчит чуть больше второго. Из-под коротких шорт – длинные ноги».

Имеем: юный эсэсовец-дитя (это все Гиммлер – понабрал в СС школоты по объявлению) в коротких шортах и в чем-то еще коричневом.

«Мальчик валится на пол, подвернув под себя лодыжки, лицом вверх. Становится совсем тихо. На груди справа – темное пятно, влажное, сочится, расползается. Сильное ранение. С таким – сразу на операционный стол…

Что же дальше?»

Нюхай его! Нюхай! Должен вкусно пахнуть! А то за «сильное» ранение сейчас наполучаешь, медицина…

Майя долго переживает, что не разглядела, что подстрелила мальчика. Но понимает, что мальчик-то плохой.

«И все-таки – неужели добить?.. Делает еще шаг к нему, не опуская винтовку».

То есть мальчик лежит на полу, а тетя идет на него, «не опуская винтовку». Куда она целится?

«Он скашивает глаза – увидел Майю. Красивые глаза, в длинных ресницах – как подведенные. Брови изогнуты.

– Du hast Mamas Haare, – шепчет.

Майя опускает оружие. Нет, не могу».

А вот как раз теперь я бы на месте пацана сильно забеспокоился – он же на полу лежит, а тетя винтовку-то – опустила.

Майя разглядывает добычу. Помните наших советских раненых – грязных, пористых и вонючих? Которые ну просто фу-фу-фу!