Словно испугавшись, что его повествовательный поросенок и впрямь переперчится, автор возвращается от звукописи ремизовской школы к своей излюбленной авторской интонации, а попросту – к жеванию картонных канцелярских папок.

Начав уставать от дежурств под окном, Ральф ощущает, что его жизнь потеряла наполненность: «как бы сдулась». Поддуть ее и поддать жару в свои пороховницы он решает элегантно – соглашается с отцом, что теперь можно и на офицера выучиться. Тем более, скоро война, и «он подспудно надеялся, что война встряхнет его чувства».

Ну а что, традиционный немецкий способ отдохнуть и развеяться – повоевать, грусть-тоску разогнать. Вен ди зольдатен дурш ди штадт марширен… Ай варум, ай дарум!

Служба в училище описана двумя абзацами – «чересполосица учебы и службы» плюс «многочисленные марш-броски». Водолазкин, как человек бывалый, отмечает: его герой «знал, что первые два-три километра бывает тяжело, но затем открывается второе дыхание». Ральф бегает хорошо, становится отличником боевой и политической фашистской подготовки. К концу учебы, правда, охладевает к военной науке и даже подыскивает предлог, чтобы покинуть армию. Ведь он пошел в офицеры лишь чтобы встряхнуться и отвлечься от стояний под окнами.

Но тут началась война. Автор повести заботливо поясняет нам: «Человека, ушедшего из армии в такое время, неминуемо признали бы дезертиром». И общественное мнение было подобно трибуналу.

То есть бедный Ральф – жертва тяжелого времени. Хороший человек, типичный немец. Просто свинцовые волны эпохи бултыхали его, как букетик фиалок в проруби…

Сам Водолазкин свято убежден, что таких немцев было множество. Так он и говорит в одном из интервью:

«Надо понимать, что в эту войну их привело не желание воевать, а приказ, обстоятельства, судьба, и они воевали, уже тогда испытывая очень горькие чувства».

Оно и видно, как им горько было. Четыре года горевали, все нагореваться и успокоиться никак не могли. Они, конечно, планировали всего пару месяцев у нас погоревать, как им ихний фюрер наобещал, а потом зажить припеваючи на освобожденных от нас землях.

Но не получилось, не фартануло. А вот нечего было всяким своим гитлерам верить.

Они бы, конечно, могли побросать оружие да сдаться в плен, но… «Это было бы отступлением перед трудностями», как однажды справедливо заметила девочка Эрнестина.