– В сторонку, милые леди, – сказал доктор и шагнул на лестницу.
– Мальчики, – сказала Белла. – Побудьте здесь. Шломо, твоя сестра Эмма у нас. Мы соберем вам что-нибудь поесть.
Сестры Коэн накормили нас рисовым пудингом: меня, Джона Келли и его младшую сестренку Эмму. Я никогда не пробовал пудинг, и мне понравилось, но не настолько, чтобы отвлечь от раздававшихся наверху криков. Даже много лет спустя, будучи раненным и лежа в полевом госпитале во Франции, я не слышал таких криков, как той долгой июльской ночью в Западной Низине Сент-Пола, когда рожала мама Джона Келли. Это продолжалось много часов, и в итоге Эмма заснула под колыбельную Беллы на старом диване под вязаным пледом. Нам с Джоном Келли тоже посоветовали отдохнуть, но Джон Келли не мог спать. Он смотрел на потолок с таким видом, будто ждал, что ребенок в любой миг провалится сквозь него.
– Мисс Коэн, у вас есть карты? – наконец спросил я.
– Да, Бак, – ответила Ева. – Я принесу.
– Знаешь игру «Дикие восьмерки»? – спросил я Джона Келли.
– Конечно. Кто ж не знает?
Так что мы играли в «Дикие восьмерки» до следующего утра, когда крики женщины наконец прекратились и послышались другие, более тонкие и слабые.
Белла Коэн, сидевшая в кресле-качалке и периодически засыпавшая, драматично сцепила руки и сказала:
– Ребенок родился.
Джон Келли бросил карты, вскочил на ноги и выбежал из квартиры Коэнов. Я поблагодарил сестер за доброту и пошел за ним. На верхней площадке я встретил Герти, такую же бледную, как рисовый пудинг, который мы ели. На руках она держала комок простыней, которые когда-то были белыми, но сейчас пестрели пятнами рубинового цвета.
– Мальчик, – сказала она.
Я смотрел на простыни, не находя слов. Я ничего не знал о рождении детей, и то, что я увидел в руках у Герти, меня ужаснуло.
– Она умерла?
Герти покачала головой и слабо улыбнулась.
– Нет, Бак, просто очень тяжелые роды. Это называется тазовое предлежание. Ребенок лежал неправильно.
– Всегда так… громко? И грязно?
– Думаю, не всегда.
– Вы видели много родов?
– Честно, Бак? Это первый раз.