Некоторые из тех, кому мой отец доставлял самогон, были евреями, но я мало понимал, что это значит.

– Все в Низине евреи?

– Не прям все.

– Значит, вы с Герти евреи?

– Я нет. Закоренелая католичка. Если спросить Герти, еврейка ли она, она, наверное, скажет нет.

– Она перестала быть еврейкой?

– Не думаю, что можно просто перестать быть кем-то. Она больше не ходит в синагогу.

– В синагогу?

– Это как церковь для евреев.

– Вы все еще ходите в церковь?

– Иногда.

– Вы не отказались от своей веры?

– У тебя много вопросов. А сам ты верующий, Бак? От этого все твои вопросы?

– Верующий?

Я задумался над словом. На тот момент религия для меня воплощалась в лицемерных воскресных службах Брикманов. Они рисовали Бога как пастыря, который присматривает за своим стадом. Но как снова и снова горько напоминал мне Альберт, их Бог был пастырем, который ест своих овец. Даже любящий Бог, в которого так глубоко верила сестра Ив, не раз бросал меня. Я решил, что не верю в одного бога. Я верил во многих, они постоянно воевали друг с другом, и, похоже, в последнее время перевес был на стороне Бога Торнадо.

– Нет, – сказал я наконец. – Я не верующий.

Потом вернулась Герти.

– Я только что видела Шломо, – сказала она. – Он выглядел очень уставшим. Ты тоже выглядишь так, будто тебе не помешает хорошенько выспаться. Когда поешь, иди поспи. Не волнуйся насчет помощи с завтраком. Мы прекрасно справимся без тебя.

– Тебе тоже не помешает поспать, – сказала Фло.

– Потом, – отмахнулась Герти.