Девятнадцать
Ребенку исполнился день. Радха осаждала меня несколько часов, и в конце концов я сдалась – разрешила ей увидеть сына.
– Давай хотя бы для здоровья намажем его сандаловой пастой, джиджи, – упрашивала она.
Я отказала.
– Новорожденного должен благословить
Я отказала.
И вот теперь Радха сидела на койке, прижимая к груди младенца, к которому я тщетно пыталась ее не пускать. Мы были одни, Ману с Кантой гуляли в саду.
Радха понюхала посыпанную тальком головку ребенка. Потрогала каждый из его ноготков – крохотные, с перечное зерно. Губки у него были гладкие, как лепестки бархатцев; Радха провела по ним пальцем, и младенец приоткрыл рот. Она целовала его смугло-розовые пяточки, рассматривала сеточку линий на ступнях. Казалось, он прошел много миль, чтобы попасть сюда.
– Можно мне хотя бы его покормить?
Я отвернулась. Я знала, что грудь у нее набухла. И если бы меня тут не было, она приложила бы сына к груди, чтобы он высосал молоко до капли.
– Пусть привыкает к бутылочке. В приемной семье его грудью кормить не будут, – ответила я.
Младенец открыл было глаза, вытаращился на нас, но глазки сами собой закатились, и он смежил веки. Радха смотрела на меня круглыми, как стеклянные шарики, глазами.
– Джиджи, они голубые! У него голубые глаза! Как у тебя. Как у Маа. Он в нашу родню!
Я повернула голову, откашлялась:
– Ты не передумала их сурьмить?