Решила промолчать, сказать позднее, тогда, когда война кончится.

Теперь уже всем думалось, война вот-вот кончится.

Но до Победы прошло еще целых шесть месяцев.

Сима все решала: сказать или не стоит? Как лучше? Если сказать, может быть, он скорее порвет все прошлые связи и уйдет к ней? Ну, а вдруг почему-либо испугается? Что тогда делать? С кем посоветоваться?

В Москве у нее осталась мама. Вот уж кто никогда не мог бы дать нужный совет. Она была робкая, забитая, часто начинала беспричинно плакать, глядя на дочь.

— Глаз от тебя не оторвать, до того хороша!

И плакала все сильнее, все горше.

Поначалу Сима возмущалась:

— Что ты все плачешь, мама? К чему это?

Мама отвечала:

— Все к тому же.

Слезы текли по ее увядшим щекам. Глаза, некогда красивые, становились красными, распухшими.

Впрочем, и без того было понятно: мама плакала оттого, что ее жизнь сложилась неудачно, хуже трудно придумать — муж умер совсем молодым, она осталась с крохотным ребенком, без работы, без специальности, и теперь, когда дочь уже выросла, расхорошилась, с каждым днем становясь все красивее, все ярче, она стала непритворно бояться, что и Симина жизнь, несмотря на красоту, может так же неудачно сложиться.

Сима не советовалась с мамой, идти ли ей на фронт. Как-то вернулась поздно вечером, спустя неделю после начала войны, сказала:

— На днях ухожу.

— Куда? — спросила мама.

— На фронт, — ответила Сима.

Еще года за три до войны мама Симы устроилась сестрой-хозяйкой в подмосковный санаторий.

— Ты? На фронт? — переспросила мама. — А как же я?

В глазах мамы привычно блеснули слезы. Сима молча обняла ее, словно младшую, более слабую, прижала к себе, стала тихо гладить по узким, неспокойным плечам.