— Да ерунда собачья, — ответила лихо, засмеялась неведомо чему, и он тоже улыбнулся в ответ, так ничего не поняв и не стремясь узнать, как оно все было.

Их демобилизовали почти в одно и то же время, его на месяц позднее.

Она вернулась домой в Москву, и постаревшая за неполные четыре года мама от испуга и радости поистине лишилась на миг речи, когда Сима появилась на пороге.

Сима ждала писем от него, по нескольку раз в день заглядывала в почтовый ящик, иной раз бегала на почту — не потерялось ли часом письмо или, возможно, отнесли случайно на другой адрес? Но нет, писем не было, и она сходила с ума, места себе не находила, не могла ни есть, ни спать.

Мама с жалостью глядела на нее.

— До чего ты тощенькая стала, девочка, что с тобой?

— Со мной ничего, — бодрым голосом отвечала Сима. — Все в порядке, мамочка, не беспокойся!

Как-то все-таки решилась, поехала в Гатчину, туда, где, она знала, он жил со своей семьей. Маме сказала:

— Надо будет навестить одну знакомую, вместе были на фронте.

Мама ответила:

— Счастливого тебе пути!

Но глаза ее с грустным недоверием глядели на дочь, Симе показалось, мама все поняла. Однако не остановила ее, не стала расспрашивать, добиваться правды. Такой она была всегда — деликатной, необыкновенно тактичной.

Гатчина оказалась небольшим городом, пострадавшим от гитлеровцев в дни войны.

Сима знала Васин адрес. Не раз держала в своих руках. С вокзала отправилась на ту самую улицу, где он жил. Дорогой думала, сохранился ли дом, в котором жила его семья, или в дом попала бомба, разрушила и теперь все они переехали куда-то, а куда — следовало еще узнать.

Нет, дом стоял на своем месте; уже спустились осенние сумерки, в окнах горели лампы под цветными абажурами, откуда-то доносились звуки танго «О, эти черные глаза». То было самое любимое Симой танго. Бархатный мужской баритон словно бы жаловался кому-то неведомому:

Ей показалось, это поет Вася, у него был несильный, но теплый, мягкий голос, но потом поняла, кто-то просто-напросто завел патефон, поставил эту самую пластинку.

Сима стояла возле дверей, ведущих в дом, старый, с облупленной кое-где штукатуркой, слушала музыку и ждала встречи с Васей, но в то же время несказанно боялась увидеть его. Как-то он отнесется к ее приезду? Что скажет? Может быть, рассердится? Но, с другой стороны, он должен понять ее, ведь она волнуется за самого близкого и дорогого человека на свете, который почему-то не пишет, не дает о себе знать.

Изредка из дома выходил кто-нибудь, она каждый раз вздрагивала, не Вася ли, но нет. Сперва то была старая женщина с авоськой в одной руке и с собачьим поводком в другой.