— Так как же, можешь хотя бы теперь объяснить, что тогда получилось?

Она все молчала. Не хотелось ни говорить, ни доказывать, к чему, в самом деле, ворошить прошлое? Вдруг почудилось, все вернулось сызнова, рука ее как бы ощутила три картофелины, украдкой положенные Леной в ее карман, и опять перед глазами встало бледное лицо городской, пережившей войну девчонки, которой никак не удавалось наесться досыта.

«Я бы не стала жить без папы, — сказала Лена. — Ни за что не стала бы!»

Серафима Сергеевна долго крепилась, но не выдержала, заплакала. Она не хотела плакать, однако, как ни старалась, не могла превозмочь себя. Она плакала не потому, что расстается с ним, теперь уже, конечно, навсегда, не потому, что жизнь прошла, пролетела, осталось, как говаривала некогда бабушка, совсем ее немного, на самом донышке; было горько от того, что нечего было ответить, и еще от того, что многое хотелось, но так и не суждено было сказать ему.

«У меня должен был быть ребенок от тебя, должен был, да вот — не получилось…»

Слезы текли по ее щекам, она словно бы не замечала их.

«Ты ничего не знал. И не надо, пусть будет так».

— Перестань, — тихо произнес комбат. — Что это с тобой, Симочка? Не надо, прошу тебя…

Они стояли в дальнем конце перрона, к счастью, там никого не было, никто ее не видел. То-то, наверное, удивились бы люди, если бы увидели несчастное, зареванное ее лицо. Что бы подумали тогда? А ничего бы не подумали, только одно: расстаются двое, уже сильно немолодые, расстаются, скорее всего, навсегда. Больше уже не придется встретиться. Так оно, в сущности, и есть на самом деле.

Комбат вынул из кармана платок, осторожно вытер ее глаза и щеки. Спросил негромко:

— Как, наплакалась? Полегчало малость?

Она кивнула.

Однажды, было это немыслимо давно, он так же спросил ее, когда она долго, безутешно плакала: от мамы целый месяц не было ни строчки.

Сказал тогда:

«Вот увидишь, завтра ты получишь письмо, даже целых два. Веришь мне?»

Она всхлипнула в последний раз:

«Верю».

И что же? На следующий день, к вечеру, получила от мамы два письма.

«Ну, что? — он радовался, должно быть, не меньше ее. — Теперь полегчало? Кто был прав? Будешь теперь всегда и во всем мне верить?»

«А как же, — сказала она, чувствуя себя безмерно счастливой. — Как же тебе не верить?»