— Скажи правду: как у тебя сложились отношения с дочерью? Все хорошо? Или не все?

— Не все, — ответила Серафима Сергеевна. Ему она не могла, не умела лгать. Да и к чему скрывать правду, когда он и без того все как есть понял, все верно вычислил.

— Я так и думал.

— У нее трудный характер, труднее, кажется, не бывает.

— В кого это она такая? Наверно, в мужа?

Серафима Сергеевна покачала головой:

— Что ты, нет. У мужа характер ангельский. Сама не знаю, в кого она удалась: может быть, в меня?

— В тебя?

Он пожал плечами.

— Нет, у тебя характер не вздорный, не плохой, просто случались не всегда объяснимые, не во всем понятные для меня поступки.

Впрочем, он не стал таиться, спросил прямо:

— Скажи правду: что случилось тогда?

Должно быть, это мучило, не давало ему покоя все годы.

Она улыбнулась, хотя ей вовсе не хотелось улыбаться.

— К чему ворошить старое? Не все ли равно теперь, как получилось, так или иначе?

— Нет, — серьезно ответил он. — Не все равно.

Нагнулся, поднял с земли желтый, ломкий лист.

— Конечно, дело прошлое, ты права, теперь уже что говорить о том, чего никогда уже не вернуть. И все же, поверь, я так ничего не сумел понять, как ни старался.

Сдвинув брови, пристально разглядывал лист, словно никогда раньше не приходилось видеть упавшие листья.

Поднял на нее глаза.