Разумеется, картина, изображающая Иакова с Исавом еврейской является только номинально. Если под еврейским понимать принадлежность к традиционной культуре иудаизма, то пиктографические изображения библейских событий ей не свойственны. Лукавое определение мотива подается в замечательно непрямой форме: «Собственно еврейского в комнате не было почти ничего, кроме разве…».

Картина на библейскую тему — это предмет христианской культуры. Названный мотив разрабатывался европейской живописью со времен Возрождения, но интерес к нему был подготовлен его разработкой в течение веков в патристической литературе[345]. Библейская история повествует о том, как Иаков, младший сын праотца Исаака, купил за чечевичную похлебку право первородства у старшего, Исава. Исав был изгнан в пустыню, а Иаков стал патриархом еврейского народа, и его второе имя, Израиль, стало именем народа. Это, можно сказать, ядро еврейского национального нарратива оказалось радикально переосмыслено в христианской традиции. В христианской ничего, традиции Иаков и Исав — это символы, которые интерпретируются в качестве аллегории и в духе типологической экзегезы, то есть в качестве ветхозаветного пророчества о событиях христианской истории. Братья рассматриваются как символы Церкви и Синагоги (ecclesia et synagoga[346]), то есть христианства и иудаизма, а их история — как пророчество о победе младшей конфессиональной отрасли, христианства, над старшей, иудаизмом. Встреча Иакова с Исавом, таким образом, в качестве мотива христианской культуры — это встреча христианства и иудаизма после победы первого над вторым. Иаков при этом традиционно изображался смиренным пастухом и нередко — стройным красавцем, а Исав — могучим воином. Речь идет о библейском эпизоде встречи между братьями по возвращении Иакова в Ханаан из Месопотамии после многолетнего отсутствия. Иаков обычно изображался коленопреклоненным перед Исавом, за его спиной семья и слуги, а позади Исава его воины.

Для нас важно то, что мотив встречи Иакова с Исавом, введенный как бы между прочим, имеет со всей очевидностью прямое отношение к тому, что происходит в чеховском рассказе. По своей функции картина подобна музыкальным ключевым знакам; она задает символический, аллегорический план рассказа. Тема рассказа таким образом из области частных событий переходит в контекст широкого плана встречи христианства и иудаизма, становится новейшим эпизодом этой встречи[347].