Личное неприятие Дэвисом репрессий как метода государственного управления и его осуждение террора не вызывают сомнений. Окажись он послом в СССР в более раннее или послевоенное время, когда нацизм не угрожал миру войной, он, возможно, поступил бы как Буллит, стал ярым антисоветчиком. Открытый антисоветизм был, однако, чреват обострением, а то и разрывом отношений между СССР и США, а этого дипломат Дэвис в условиях роста немецкой и японской агрессии в 1937–1938 годах позволить не мог. Он считал, что «демократии Европы и мира, проводя политику изоляции СССР, помогают фашистам»[1366]. Не в сталинизме, а в нацизме Дэвис увидел бóльшее зло, и это делало союз с коммунистами возможным. К тому же такой союз был полезным для США. Посетив, единственный из всех аккредитованных в СССР послов, предприятия советской индустрии[1367], Дэвис убедился в огромном военном потенциале страны. Америке нужен был сильный союзник на Дальнем Востоке, а по данным Дэвиса, на одного японского солдата в этом регионе приходилось два советских. СССР, по его мнению, располагал достаточными силами для ведения наступательной войны против Японии по крайней мере в течение двух лет, а советские самолеты могли бомбить японские города. Враг моего врага становился другом.

Закрывая глаза на репрессии и поддерживая дружеские отношения со сталинским руководством, Дэвис действовал в соответствии с настроениями самого Рузвельта. В письме к секретарю американского президента Марвину Макинтайру посол писал: «…как говорит „Босс“ (в Белом доме. – Е. О.), под угрозой гитлеровского фашизма мы могли бы взяться за руки с самим Дьяволом»[1368]. Неудивительно, что Рузвельт был в восторге от одиозной книги Дэвиса. Более того, по одной из версий именно Рузвельт предложил экранизировать ее. Хотя Дэвис в официальных выступлениях оправдывал свое непротивление сталинскому террору правом СССР на собственное мнение, а также объективными трудностями, с которыми сталкивалось советское руководство, главная причина конформизма Дэвиса все же заключалась в собственных интересах США на пороге мировой войны, а точнее в том, как их понимали Дэвис и его босс в Белом доме. «Придет день, – писал Дэвис, – когда мировые демократии будут рады той силе, которую это (советское. – Е. О.) правительство может предоставить в случае, если фашистская военщина распоясается»[1369].

Выбрав Сталина, как меньшее из зол и противовес Гитлеру, Дэвис последовательно занимал просоветскую позицию, что требовало закрывать глаза на преступления сталинизма и принимать порой абсурдные объяснения советского руководства. Слишком большая ставка была на кону. Поэтому Дэвис и не желал ругаться с Наркоматом иностранных дел СССР по поводу судьбы арестованных американцев. Поэтому он яро убеждал соотечественников в том, что Сталин расправляется с действительными врагами, что, несмотря на террор, советская страна прочна и быстро наращивает экономическую и военную мощь. При этом Дэвис не был пешкой, разыгранной Сталиным, не был он и «трубадуром кремлевского агитпропа», как считают некоторые историки, он играл собственную игру в интересах собственной страны.