Манера Эванса конца 50-х и далее стала моделью практически для всех пианистов, бывших его современниками или пришедших после него[1483]. Его непревзойденная гармоническая палитра, подвижные ритмические фигуры и отчетливый, точный звук повлияли на исключительное число первоклассных пианистов, включая Херби Хэнкока, Чика Кориа, Алана Броадбента и Брэда Мелдау (который, впрочем, утверждал, что услышал Эванса лишь после того, как записал свои первые пластинки, что представляется сомнительным с учетом того, что он обучался джазу в престижной нью-йоркской Новой школе, где неизбежно должны были ссылаться на практику наиболее ярких исполнителей)[1484]. Эванс, несмотря на безупречную технику, никогда не воспринимался как «виртуоз» – более всего современников поражало его гармоническое мышление, позволявшее ему интерпретировать стандартные поп-мелодии самыми необычными и всегда разными способами. Его манера характеризовалась изложением коротких фраз, которые он затем на протяжении пьесы собирал в единое тематическое и риторическое целое. Он одним из первых начал использовать для гармонизации материала аккорды, выстроенные по квартовым интервалам вместо терций, что во многом обусловило необычный музыкальный облик пластинки Kind of Blue и модального джаза в целом[1485]. Он предпочитал играть в среднем регистре, где его гармонические находки идеально смешивались с мелодической линией, тем более что он регулярно прибегал к аккордовому голосоведению. Часто он исполнял мелодическую партию правой рукой, вовсе не прибегая к помощи левой, – помимо того, что это было эффектно, это помогало ему справляться с ситуацией, когда его левая рука была практически обездвижена от уколов[1486]. Манера его была мягкой и даже отчасти вкрадчивой – композитор Лало Шифрин говорил, что «Оскар Питерсон – наш Лист, а Билл Эванс – наш Шопен», ссылаясь на известную поговорку о том, что Лист покорил фортепиано, а Шопен соблазнил его[1487].

Он легко читал с листа, занимаясь этим даже не для самообразования, а для развлечения. Пианист Джек Рейли, составивший нотные транскрипции пьес Эванса, вспоминал, что когда он впервые пришел к Эвансу, тот читал партитуру «Весны священной» Стравинского и редуцировал ее для фортепиано – просто из любопытства[1488]. Он играл, сильно склонившись над клавиатурой (многие употребляют определения «скрючившись» или «в позе зародыша»), почти так же, как другой великий пианист, Гленн Гульд, и эта его неграциозная, нелепая поза также работала на романтический миф о человеке, настолько преданном своей музыке, что его не интересовали соображения саморепрезентации и этикета[1489]. Он был тихим, скромным, замкнутым человеком и утверждал, что предпочитает играть без присутствия слушателей, постоянно выказывая пренебрежение к нормам поведения на сцене: он часто не объявлял названия пьес и не представлял музыкантов группы, подражая в этом академическим исполнителям[1490].