Мусевени принял меня в павильоне на безупречно чистой территории Дома Правительства, в конце кампальской улицы Виктория-авеню. Он сидел за письменным столом на пластиковом садовом стуле, одетый в незаправленную клетчатую рубашку с коротким рукавом, вельветовые брюки и сандалии. Подали чай. На полке над его столом стояла книга о войне Израиля в Синае, книга вашингтонского журналиста Боба Вудворта «Выбор» (Choice) об избирательной кампании Билла Клинтона и толстый том под названием «Избранные лекции о способах применения пальмового масла» (Selected Readings on the Uses of Palm Oil). Мусевени выгядел усталым; он даже не пытался скрыть позывы к зевоте. Однако и на официальных портретных фотографиях, встречающихся в большинстве магазинов и офисов столицы, его круглое лицо и аккуратно обритая голова имели тот нехаризматичный, обыденный вид, который составлял часть его обаяния. Его речь, как и почерк, была ясной, прямой и лишенной напыщенности.

Ближе к концу войны в Конго, когда победа Кабилы виделась неизбежной, «Нью-Йорк таймс» опубликовала передовицу под заголовком «Тирания или демократия в Заире?» — словно это были две единственные политические возможности, и если не будет одной из них, автоматически будет другая. Мусевени, подобно многим своим современникам среди лидеров стран, именуемых постпостколониальной Африкой, искал усредненную почву, на которой можно было бы заложить фундамент устойчивого демократического порядка. Поскольку он отказывался разрешать многопартийную политику в Уганде, западные эксперты были склонны критиковать Уганду, отказываясь восхищаться его успехами. Но Мусевени утверждал, что, пока не взята под контроль коррупция, пока не развился средний класс с сильными политическими и экономическими интересами, пока нет последовательных национальных общественных дебатов — политические партии обречены вырождаться в племенные фракции или финансовые рэкеты и оставаться уделом стремящейся к власти элиты, если не причиной настоящей гражданской войны.

Мусевени называл свой режим «непартийной демократией», основанной на «политике движений», и пояснял, что партии «моноидеологичны», а вот движения вроде его Национального движения сопротивления или Руандийского патриотического фронта — «мультиидеологичны», открыты для полифонии чувств и интересов. «Социалисты — в нашем движении, капиталисты — в нашем движении, феодалисты — например, здешние угандийские короли — тоже члены нашего движения», — говорил он. Это движение было официально открыто для каждого, и «любой, кто захочет», мог выдвигаться на выборы. Хотя Мусевени часто описывали как бывшего марксиста-партизана (подобно другим африканским лидерам его поколения), он был решительным пропагандистом свободного предпринимательства и стал благоволить формированию политических группировок по классовым линиям, чтобы породить «горизонтальную поляризацию» в противовес «вертикальной поляризации» трибализма и регионализма. «Вот почему мы говорим: пусть пока политическая конкуренция не опирается на группировки, пусть она опирается на отдельных личностей, — сказал он мне и прибавил: — Вряд ли у нас будут здоровые группировки. Скорее у нас будут нездоровые группировки. Так зачем рисковать?»