— У меня нет желания идти на матч.

— Тогда приходи прямо в «Рилу».

— Не хочу, вы и там будете без конца трепаться о матче. Лучше посижу дома да почитаю.

— Ты все еще читаешь? В твои-то годы? — недоверчиво спрашивает Борислав.

— Понемногу. Совсем понемногу, чтобы не болела голова. — И, протягивая ему руку, добавляю: — Привет Рангелу!

В голубоватых вечерних сумерках уже светятся уличные фонари, и, попав на улицу Раковского, я тону в густом потоке пешеходов, потому что весна уже вступила в свои права, воздух теплый и свежий, если не обращать внимания на запах бензина, и люди вышли, чтобы поразмяться, купить что-нибудь, повидаться с друзьями вот в этом кафе или вон в том ресторане. Бреду в толпе без всякой цели, с рассеянным видом и думаю о том, что идти мне, в сущности, некуда, да и желания идти куда- либо я не испытываю, а разговоры о чтении — пустая болтовня: читать мне сейчас не хочется и домой не тянет, хотя и тут мне делать нечего.

Думая обо всем этом, я невольно наблюдаю за людьми, которым, наверное, есть чем заняться. Думаю без сожаления, просто так, констатируя факт. Моя личная жизнь в полном забросе... А может, это преждевременная старость? Не все ли равно... Чем больше привыкаешь обходиться без чего-нибудь, тем меньше испытываешь потребности в этом. Весь вопрос в том, насколько человек втянулся, свыкся со своим положением, и я в этом отношении не единственный. Любо было не слаще. Напротив.

Не из тех он был людей, которые ноют о горькой своей доле. Но по некоторым недомолвкам и длительным наблюдениям я вполне мог догадываться о его личной драме и потому не осмеливался приставать к нему с расспросами. Он допустил обычную для стольких людей ошибку, приняв в минуту слабости инстинкт за голос любви и женившись на своей Марии. О таких, как Мария, в народе говорят «ни рыба ни мясо». Да, она была красотка, но редкое ничтожество — выросла в безликой мещанской семье, воспитывалась в застойной атмосфере, где царил культ мещанского благополучия. Уютное жилище, щебечущие дети, заботливый супруг и солидная зарплата, регулярно вносимая этим супругом в семейную кассу, — вот к чему сводился ее идеал.

В сущности, Любо дал Марии решительно все, кроме самого себя. Он просто не обладал способностью быть заботливым супругом, то есть держаться за женину юбку, беседовать с ее гостями о таких жизненно важных проблемах, как цена на растительное масло, ходить с сетками на рынок и в соседние магазины и водить жену в оперу всякий раз, когда она сошьет себе новое платье. Он готов был взорваться от одной мысли, что отныне его жизнь потечет по такому руслу, и я замечал, что, когда он бывал дома, он просто не знал, о чем ему говорить с Марией. Его темы были ей чужды, ее темы вызывали у него раздражение, и короткий семейный отпуск становился для обоих истинной мукой. А ведь Мария настаивала на том, чтобы он подыскал себе службу в Софии, чтобы он навсегда возвратился домой, словом, ей хотелось эпизодические мучения отпусков заменить ему нескончаемой чередой пыток.