Он не мог ей сказать, что любит свою профессию: жена бы его не поняла. Еще труднее было бы объяснить Марии, что он не любит ее, ибо таких вещей говорить не принято. Поэтому ему приходилось изворачиваться, прибегая к туманным фразам, вроде «Постепенно все уладится, дай только срок». И Мария начала действовать сама, даже не ставя мужа в известность. С помощью какого-то влиятельного родственника дважды выхлопатывала для него «дельные местечки», которые Любо тут же решительно отвергал, что вызывало семейные скандалы.

Он так же любил свою нелегкую, сопряженную с опасностями работу на границе, как хороший столяр любит свою пахнущую свежей стружкой мастерскую. Любил рано утром, с сигаретой в зубах, бродить в сапогах по росистой траве и, ежась от утренней прохлады, давать людям указания о предстоящей акции; любил мерить версты, обходя вдоль и поперек поросшие кустарником склоны и голые каменистые холмы, выжидать врага в засаде, невозмутимо следить за появившимися в двухстах метрах бандитами и в удобный момент четкой командой поднимать людей в атаку; любил поздно ночью, откинувшись в прохудившемся кресле околийского управления, диктовать радисту рапорт об исполнении задачи и ощущать в себе приятную усталость мастера, успешно закончившего трудовой день. У меня даже такое чувство, что он любил смерть, точнее, любил поиграть со смертью, помериться с нею силами, чтобы вслед за этим полнее ощутить триумф жизни. Да, испытывать радость жизни, непрестанно соприкасаясь со смертью.

Когда родился Боян, Любо предложили перебраться в Софию, хотя особенно на этом не настаивали, потому что он был гораздо нужнее там, где находился. Любо понял и отказался. Лишь спустя некоторое время перешел он на другую работу, совсем не похожую на ту, что так властно держала его в пограничье, однако сумел привязаться к ней не менее чем к прежней. Одиннадцать месяцев в году продолжал жить вдали от уютной софийской квартиры — и все потому, что, имея жену и детей, был так же одинок, как и я.

Сворачиваю на улицу графа Игнатьева, абсолютно не соображая, куда иду, потому что никуда я, в сущности, не иду, и продолжаю еще какое-то время думать о Любо и о самом себе, продолжаю думать до тех пор, пока не оказываюсь у кинотеатра имени Благоева — здесь мой рассеянный взгляд неожиданно обнаруживает в толпе Маргариту.

Маргарита стоит у самого входа в кинотеатр, увлеченная разговором с элегантным молодым мужчиной, я хочу сказать — с мужчиной, который моложе ее. Это, конечно, уже не та Маргарита, какую я знал десять лет назад, но и не обабившаяся домохозяйка с переполненными авоськами, которая попалась мне на глаза перед моим злополучным путешествием в Данию. Такая нарядная, в светлом весеннем костюме, с аккуратной прической и в туфлях на высоких каблуках, она кажется все еще стройной и красивой (аппетитной, как выражаются некоторые люди, ставящие знак равенства между женщиной и свиной отбивной).