Выступая, как и близкие ему по взглядам Булгарин и Греч, против дворянства, прежде всего аристократии, он возлагал все надежды на царя, надеясь, что он ограничит дворянские притязания и будет способствовать экономическому (то есть буржуазному) развитию России. Названные журналисты, критикуя «либеральное» (оппозиционное, но на самом деле скорее консервативное) дворянство в лице пушкинского круга литераторов, поддерживали программу постепенных экономических и, в некоторой степени, политических преобразований в России874. В этом глубинная причина доверия к ним со стороны руководителей III отделения, частично разделявших эту программу. Ведь Николай I проводил (особенно в начале царствования) реформы, направленные на кодификацию законодательства, развитие экономики и системы образования, поддержку купечества, облегчение положения крестьян. При этом он с некоторым недоверием относился к дворянству, из среды которого вышли декабристы, и больше доверял заинтересованному в нем купечеству и вообще «народу».

Разумеется, доверие III отделения к Полевому не было «полным», в случае «промахов» и «ошибок» Полевого, как и издававших официозную «Северную пчелу» Греча и Булгарина, ждали замечания, выговоры, а иногда и более строгие наказания.

Так, когда в 1829 г. Полевой поместил в № 14 «Московского телеграфа» сатирический очерк «Приказные анекдоты», в котором речь шла о том, как чиновники обманывают малокомпетентных губернаторов, Николай, ознакомившись с ним, дал Бенкендорфу указание, чтобы начальник Московского округа корпуса жандармов генерал А. А. Волков вызвал к себе Полевого и пропустившего статью цензора С. Н. Глинку и предупредил, что «при первом случае, когда появится вновь такого рода статья, то поступлено будет с ними по закону»875, а Глинке сделал строгий выговор.

Полевой в ответ написал А. А. Волкову объяснительную записку, где уверял, что имел в виду только «общественную пользу и славу монарха русского», извинялся за свой невольный проступок и просил: «Чтобы извлечь надлежащую пользу для общества из критических статей о нравах, и с тем вместе действовать сообразно намерениям и воле правительства, да позволено мне будет отныне прежде обыкновенной цензуры подвергать статьи сего рода <…> цензуре особенной, доставляя их для рассмотрения к вашему превосходительству. Я осмеливаюсь думать, что тогда ревность моя действовать сочинениями к исправлению нравов и тем споспешествовать благодетельным видам правительства не вовлечет меня в неумышленную ошибку <…>. Во всем этом, ваше превосходительство, изволите видеть искреннее желание: согласить пользу посильных трудов моих с сохранением порядка общественного. Как русский, пламенно любящий славу монарха, видящий в нем не только государя, но и великого, гениального человека нашего времени, я уверен, что его светлый ум знает и ценит все, даже и малейшие средства действовать на подвластный ему народ, сообразно мудрым его предначертаниям»876. Письмо это Бенкендорф доложил царю, а тот на докладе наложил резолюцию: «Дозволить г. Волкову рассматривать критические статьи»877. Полевой получил возможность защититься от возможных строгостей цензуры и гарантию от преследований за подобные публикации в дальнейшем.