Однако кроме упражнения на освоение необычного пространства выставка в Эрмитаже задала Сулажу еще и необычный контекст. Старый художественный музей может рассказать о современном художнике немного другую историю, чем та, которую он так любит повторять. Сулаж лукавит, ссылаясь только лишь на древние наскальные рисунки, Халса и Мане. На самом деле здесь куда больше другого: восточной каллиграфии с самодостаточностью одного иероглифа на листе, Малевича с его черным и Родченко с его белым, Сезанна с его архитектоничностью. И конечно, того, о чем напомнили соседи Сулажа по эрмитажным залам: густых рельефов краски на холстах художников эпохи барокко и прежде всего Рембрандта и сотен листов графики, много веков занимающейся сочетаниями черного и белого.

25 октября 2002

Новый Свет явился в Старый со своей красотой

Выставка «Красота по-американски», музей Ван Гога, Амстердам

Историю американского изобразительного искусства с 1770 по 1920 год представляет Детройтский художественный институт, одно из богатейших собраний американского искусства в мире. Название завлекает и обманывает. То есть не то чтобы красоты на выставке совсем не было. Нет, наоборот, ее много и даже один из разделов назван «Американские красавицы» – тут уж не поспоришь. Но вот с оскаровским лауреатом, одноименным фильмом, выставку не роднит ничего. И, что грустнее всего, не роднит та тончайшая самоирония, которая и прославила кинематографическую American Beauty по обе стороны океана. На выставке из Детройта все очень серьезно: здесь рассказывают историю национального искусства. Пусть непросвещенным европейцам она покажется немного наивной, но на то и просветительский пафос, чтобы обучать и открывать глаза.

Однако эта скрытая борьба Нового Света в стане Старого не для нас. Вряд ли есть на этой выставке более благодарные зрители, чем русские и иные восточноевропейцы. Вот уж кому все это знакомо и понятно. XVIII век: портреты сфинксов в человеческом обличье (чем не наша парсуна?), погружение в пусть сказочную, но собственную историю (чем не наш академик Лосенко?), торжество парадного и камерного портрета на рубеже веков (помните – Боровиковский, Левицкий?). XIX век позволяет гораздо больше: кто-то осваивает и переиначивает наследие всей европейской истории искусств зараз (это тоже знакомо – от итальянщины Брюллова до дикого символизма Семирадского), другие ищут себя в реалиях собственного мира (расцвет бытового жанра в обеих странах приблизительно совпадает), третьи наслаждаются собственной мастеровитостью, уже не отличимой от того, что делают виртуозы по ту сторону Атлантики (чем Сарджент не Серов?). Такая история искусства нам понятна и вызывает сочувствие: это те же наши провинциальные комплексы, болезни роста слишком резко взявшей вперед страны, боязнь опоздать и оттого (настоящий детский негативизм) упрямое акцентирование собственной особости.