Что же пишет Марк Ротко? Об этом выставка в Эрмитаже рассказывает чрезвычайно точно, хотя и лаконично. Всего одиннадцать живописных полотен и десять графических листов, большинство из вашингтонской Национальной галереи. Ротко-реалист, Ротко как Шагал, Ротко как Матисс, Ротко как художник ар-деко, Ротко как Пикассо периода «Герники» и, наконец, Ротко как Ротко. Сопоставление со знаменитыми современниками здесь не в укор. Скорее для иллюстрации того, как шаг за шагом дилетант приходит к профессии. «Фирменный» Ротко – это тотальная абстракция. Можно было бы сказать, что геометрическая, если бы все эти прямоугольники не расплывались под напором какого-то внутреннего света. Учитывая компанию, в которой вращался Ротко в 1940‐е годы, можно было бы примерить на него титул абстрактного экспрессиониста, под которым он и значится в основных учебниках по ХX веку, но он ему тоже не очень идет – столь аналитическим кажется обращение художника с живописным материалом. «Фирменный» Ротко – это невероятное напряжение одной или нескольких живописных плоскостей на холсте. Напряжение, заставляющее поверить в прямо на твоих глазах происходящие на картине физические процессы. То есть статичная по сути своей картина меняет свою главную характеристику и становится как бы пульсирующей. Это анти-Малевич и анти-Мондриан, сочленения плоскостей на картинах которых программно четки, анти-Родченко, который, играя с двумя-тремя цветами на холсте, придерживается геометрической рассудочности. Может быть, это ближе всего к Розановой, для которой в живописной однотонной вроде бы поверхности тоже всегда было гораздо более живого вещества, чем позволительно было правоверной русской супрематистке.

Карьера Марка Ротко – замечательный сюжет для выступления в одном из лучших жанров советской прессы «миф и реальность». В миф входит обязательная история о бедном еврейском мальчике без связей и художественного образования, завоевавшем Америку и американский арт-рынок. Реальность же состоит в том, что почти все гении американского искусства ХX века сначала были бедны, очень многие не имели регулярного образования и очень многие были евреями. И именно это сочетание давало такой запас художественного драйва и подпорку влиятельнейшей еврейской диаспоры Нью-Йорка, которых хватало на то, чтобы покорить этот самый Нью-Йорк если не с лету, то уж точно меньше, чем за целую творческую жизнь, – чтобы успеть самому пожить в славе и при стабильном доходе. Марк Ротко – идеальный герой своей второй родины, а точнее, идеальный герой той субкультуры, которой является в Штатах Нью-Йорк. Недаром самыми значимыми биографическими фактами его жизни являются перемены нью-йоркских адресов (с Бруклина на Манхэттен и по Манхэттену неоднократно), подъем из галерей в залы Метрополитен-музея или Музея современного искусства, да регулярные депрессии, в результате последней из которых он покончил жизнь самоубийством. Очень нью-йоркская история.