13 сентября 2004

Канадцы привезли в Эрмитаж свое все

Выставка Тома Томсона, Государственный Эрмитаж

Стоит сразу признаться: про канадское искусство в России мало знают даже специалисты. С того континента в отечественные Всемирные истории искусства предпочитали вносить главы о революционных мексиканцах и практически уже загнивших в своем формализме американцах. Еще мы любили Рокуэлла Кента. Он был реалист, холодноватый, но вполне понятный, этакий непрямой перевод нашего сурового стиля. А могли бы любить и канадца Тома Томсона. Ничем он не хуже – ни идеологически, ни технически. Но мы его не знали.

Теперь знаем. Том Томсон родился на ферме под Торонто в 1877 году, а умер, утонув в озере, в 1917‐м. По большому счету он нигде живописи не учился. Был гравером-каллиграфом, занимался фотогравюрой. Рисовать начал, когда устроился на работу в фирму Grip Limited, Engravers, где встретил еще несколько таких же любителей, упражнявшихся в пленэрной живописи. Из них позже получится «Группа семи» – первое канадское художественное объединение, заявившее о себе как явление национальной канадской культуры. Том Томсон из них был самым к национальному вопросу индифферентным. На его долю пришлось всего шесть лет активной работы, и это время он, отшельник и путешественник, предпочитал проводить на этюдах в заповеднике Алгонкин в 290 километрах к северу от Торонто.

В заповеднике Том Томсон проводил большую часть года. Его сюжеты – смена времен года, рождение и увядание растений, краски листвы и сила ветра. Его стихия – безлюдный пейзаж, в котором власти природы больше, чем власти художника. У него был цепкий глаз – иные ракурсы совершенны почти японской точностью. Но слов в искусстве он явно не любил. Пересказать эти пейзажи затруднительно, они прежде всего визуальный слепок с увиденного художником в натуре. Для того чтобы объяснить неизвестное широкому зрителю искусство, кураторы часто привязывают его к чему-то знакомому. В случае с Томом Томсоном привязка очевидна – его сравнивают и будут сравнивать в русскими пейзажистами второй половины XIX века.

Схожесть северной природы Канады и России вроде как позволяет утверждать, что там – почти Архип Куинджи, а там – Исаак Левитан, здесь – немного от Игоря Грабаря, а дальше – очень похоже на Константина Юона. Путь этот, прямо скажем, ложный. С формальной, живописной, точки зрения ничего похожего тут нет и быть не может. За нашими стоят прежде всего академия и передвижническая традиция, в которой пейзаж должен был «рассказываться», а зрители его должны были «читать». Этой традиции не избежали даже более молодые, чем Левитан с Куинджи, русские современники канадца. Не менее важна для них была и традиция французского пейзажа с его экзистенциальной борьбой за совершенство формы. Все это абсолютно чуждо Тому Томсону. Его искусство не говорит на общепринятом в живописи 1910‐х годов французском просто потому, что занято совсем другими проблемами. Оно выстраивает национальный пейзаж не словами, как это делали друзья художника по «Группе семи», но образами. Резкими, суховатыми, часто дилетантскими, но чрезвычайно органичными для художника и его зрителя как иных, как канадцев.