Эта утопия есть прекраснейшая смесь из штампов народного сознания, советской мифологии и персональной веры художника в то, что в его мире все прекрасно. Его полотна родились из ковров на стенах, лубков, советских газет и журналов и того, что вообще никак иначе, чем просто гениальный глаз, и назвать-то нельзя. Над художником в его деревне посмеиваются, хотя и посмеиваться-то там почти уже некому – спилась да разъехалась деревня. Жена Зина, с которой под ручку гуляет Павел Леонов на своих картинах, умерла. Доехать до этих самых Меховиц будет посложнее, чем из Москвы до Петушков добраться. А уж выехать…

Так и живет там дед Павел Леонов, этакая смесь из Таможенника Руссо и героя Венички Ерофеева. А тем временем каждый его юбилей (и 85, и теперь – 90 лет) в Москве отмечают громкими вернисажами. Нынешний – особенный. Он и самый официозный (все-таки ГМИИ имени Пушкина деда привечает), но и очень личный. На выставке будет представлена коллекция Ксении Богемской – именитого искусствоведа, специалиста по импрессионистам, долгие годы – заместителя директора ГМИИ по научной работе, большого знатока наивного искусства, истового собирателя и автора большого тома о Павле Леонове. 90-летний ее «объект» живет себе спокойно, а 64-летняя Ксения Богемская в этом году скончалась. Эта выставка – дань ее памяти. А что может быть лучшим памятником искусствоведу, чем выставка его главного героя?

5 марта 2012

Татаро-американский русский художник

Выставка Николая Фешина, ГРМ

Уроженец Казани, ученик Репина в петербургской Академии художеств, эмигрант, эксцентричный поселенец городка Таос в штате Нью-Мексико Николай Фешин (1881–1955) известен специалистам больше своим именем, чем собственно работами. Но на этой выставке очень много живописи. Не в том смысле, что много полотен (хотя их немало – представлено более восьмидесяти живописных и графических работ), а в том, что вся эта экспозиция есть торжество живописи как таковой. Писал Николай Фешин страстно и жирно. Краски на его холстах так много, она такая сытная и изобильная, что иногда в прямом смысле слова лоснится под музейными лампами. Пейзажи и ню, портреты и жанровые сцены, пара исторических картин, все эти лица, телеса, поля, ковбои, индейцы, пляски, избы и даже самое раннее из известных изображение Владимира Ильича Ленина, все они, прежде всего, о маэстрии, о способности человека сотворить сущее из вязкой масляной субстанции.

Вообще-то в классическом русском искусстве так не принято. Бывает живопись про сплошные идеи, как у передвижников, бывает про скромное достоинство высокого ремесла как у Серова, бывает про виртуозность линии, как у Григорьева. И даже там, где, как, например, у Малявина или Врубеля, все есть сплошное головокружение красок, так это все-таки еще и про большое чувство и экстаз. У Фешина же живопись говорит только сама о себе. И это не столько самолюбование (хотя художника в себе Фешин явно очень любил), сколько способ общения с миром.