Он писал много и страстно. Писал так, как велели тогда запросы заказчиков и модные теории – «в манере» и «во вкусе» старых мастеров. Именно эти слова, «в манере…» и «во вкусе…», значились в названиях его полотен и гравюр, что никак не умоляло достоинств самих работ в глазах автора и иных на них смотрящих. Основных ориентиров было два – Голландия и Италия. Страсть провинциальных немецких земель к «реалистическому» искусству золотого века ближайших соседей была всеобъемлющей. Каждому бюргеру и каждому дворянину хотелось иметь картинку в голландском духе. Именно «в духе» – ведь собственно голландцы были мало того что дороги, так еще зачастую и грубоваты, темноваты, мрачноваты и грязноваты. То есть надо было сделать то же самое, но в «улучшенном» варианте. Дитрих в этом был просто бесподобен – его «голландские» жанровые сценки никогда не опускаются ниже пояса; его «голландские» пейзажи всегда чуть более драматичны чем оригинал; его сценки с детьми всегда чуть слащавее чем у суровых соседей.

Но главным героем Дитриха был Рембрандт – то, что он творил «в манере» и «во вкусе» Рембрандта, достойно отдельной песни. Он искренне и самозабвенно «улучшал» гения – там, где Рембрандт сгущал свою фирменную черноту до полного растворения фигур и теней, Дитрих напускал лишь легкого туману. Там, где неистовый лейденец выбивал искры страсти, вырезая резцом или иглой клубки пульсирующих линий, Дитрих методично штриховал объемы. Там, где Рембрандт говорил о трагедии выбора или греха, Дитрих рассказывал легкую рокайльную историю.

Сказать, что это нравилось, – ничего не сказать. Не в случае с Рембрандтом, конечно, но зачастую вещи Дитриха стоили больше «оригинала». Не мешало и то, что в некоторых случаях художник даже не утруждал себя сочинением композиции «в манере» и «во вкусе», а просто копировал знаменитые вещи, подписывая их при этом своим именем. Все шло на ура. Вот только когда в моду все увереннее стала входить Италия, Дитрих немного сдал свои позиции – большим историческим живописцем в итальянском стиле ему стать не удалось. Хотя его венценосные покровители очень на то надеялись и даже отправили его в Италию на стипендию. Дитриху климат юга не подошел, и, быстро вернувшись, он впервые, может быть, не стал писать того, чего от него ждали, а сконцентрировался на небольших камерных вещах. Но и тут преуспел – его «итальянские» работы обернулись редчайшими в собственно немецком искусстве пейзажами. Иногда даже уже вполне оригинальными. «Рафаэлем нашего и всех времен в пейзаже» назвал его великий Винкельман, хотя, собственно, его-то теорию ориентации на античность Дитрих никак не поддержал.