Потом он безнаказанно уехал в Арси-сюр-Об отдыхать и наслаждаться плодами казней, а 10 августа спрятался и показался опять только для того, чтобы сделаться министром. Он связался с орлеанской партией, и благодаря его влиянию герцог Орлеанский и Фабр попали в число депутатов. Затем Дантон связался с Дюмурье, к жирондистам он питал лишь притворную ненависть и всегда умел с ними ладить; был против 31 мая и хотел арестовать Анрио. После наказания Дюмурье, Орлеана и жирондистов он вступил в переговоры с партией, которая желала восстановить на престоле Людовика XVII. Он брал деньги из всех рук – Орлеана, Бурбонов, иноземцев, – обедал с банкирами и аристократами. Наконец, этот новый Каталина, алчный, ленивый, развратитель общественных нравов, еще раз схоронил себя в Арси-сюр-Об, чтобы насладиться награбленным добром. Затем он вернулся оттуда и опять стакнулся с врагами государства – Эбером и его кликой – через посредство иноземцев и с целью напасть на комитет и людей, которых Конвент облек своим доверием.

Выслушав это безбожное вранье, Конвент постановил: отдать под суд Дантона, Демулена, Филиппо, Эро де Сешеля и Лакруа. Арестованные депутаты были отвезены всё в ту же Люксембургскую тюрьму. Лакруа говорил Дантону:

– Нас арестовали! Нас!.. Никогда бы этого не подумал!

– Никогда бы не подумал? – повторил Дантон. – А я так и знал; меня уведомили.

– Ты знал и ничего не сделал?! – воскликнул Лакруа. – Вот она, твоя вечная лень; она погубила нас!

– Я не предполагал, чтобы они посмели привести свое намерение в исполнение, – возразил Дантон.

Все узники столпились у входа, чтобы посмотреть на знаменитого Дантона и Камилла Демулена, по милости которого луч надежды мелькнул в темницах. Дантон, по своему обыкновению, держался гордо, спокойно и довольно весело; Демулен был озадачен и печален; Филиппо волновался, но был, казалось, выше опасности. Эро де Сешель, опередивший их на несколько дней, выбежал навстречу друзьям и весело обнял их.

– Когда люди делают глупости, – сказал Дантон, – надо уметь смеяться над ними.

Заметив Томаса Пейна, он обратился к нему:

– То, что ты сделал для счастья и свободы твоего отечества, я тщетно старался сделать для своего. Я был счастлив менее тебя, но не более виновен… Меня посылают на эшафот: что ж, друзья, надо отправляться весело!..

На другой день, 2-го числа, обвинительный акт был препровожден в Люксембургскую тюрьму, и обвиненных перевели в Консьержери, чтобы оттуда уже отправить в Революционный трибунал. Демулен пришел в бешенство от чтения этого акта, исполненного самой гнусной лжи, но скоро успокоился и сказал печально: «Я отправляюсь на эшафот за то, что пролил несколько слезинок над участью стольких несчастливцев. Единственное, о чем я сожалею, умирая, это то, что я ничего не смог сделать для них». Все арестанты, каковы бы ни были их убеждения, относились к Демулену с теплым, искренним участием и горячо желали его спасения.