Филиппо сказал несколько слов о своей жене, но оставался спокоен и тих. Эро де Сешель сохранил всю грацию ума и манер, отличавшую его даже между людьми его круга и звания. Он обнял своего верного слугу, который остался при нем в Люксембургской тюрьме, но не мог следовать за ним в Консьержери, утешил его и ободрил.

В то же время в Консьержери были переведены Фабр, Шабо, Базир и Делоне. Решено было судить их вместе с Дантоном, чтобы запятнать его кажущимся сообщничеством с людьми, попавшимися на подлоге. Фабр был болен, почти при смерти. Шабо, не перестававший писать из тюрьмы Робеспьеру, умоляя его о пощаде, и расточать ему самую низкую лесть, чем нисколько его не тронул, теперь убедился, что ему не миновать смерти и позора, и решил отравить себя. Он принял сулемы, но страшные боли вызвали у него крики и стоны, он признался в своей попытке, не отказался от медицинской помощи и был переведен в Консьержери таким же больным, как Фабр. Среди мучений в его душе мелькнуло только одно чувство благороднее других: жгучее сожаление о том, что он скомпрометировал своего друга, Базира, не принявшего участия в его преступлении. «Базир! – повторял Шабо. – Бедный мой Базир! Ты-то тут при чем?»

В Консьержери обвиненные возбудили такое же любопытство, как и в Люксембургской тюрьме. Им было отведено то же помещение, в котором жирондисты провели последние дни своей жизни. Дантон говорил так же энергично, как и вначале. «Сегодня ровно год, – заметил он между прочим, – как я посоветовал учредить Революционный трибунал. Прошу в этом прощения у Бога и людей. Моей целью было предотвратить новую сентябрьскую резню, а не напустить бич Божий». Потом, выражая презрение к своим товарищам, убивавшим его, Дантон сказал: «Эти каины ничего не смыслят в делах правительства. Я всё оставляю в ужасающем беспорядке…» Чтобы характеризовать бессилие слабака Кутона и подлеца Робеспьера, он употребил выражения неприличные, но оригинальные, обличавшие большую свободу и веселость мысли. Один только раз он выразил нечто вроде сожаления в том, что принял участие в революции. «Лучше быть бедным рыбаком, – сказал Дантон, – нежели управлять людьми!»

Лакруа удивился множеству узников, наполнявших темницы, и жалкому их состоянию. «Как?! – сказали ему. – Неужели телеги, нагруженные жертвами, недостаточно ясно показывали вам, что творится в Париже?» А удивление его было искренним: великий урок тем, кто, задавшись политической целью, не останавливают свою мысль на личных страданиях жертв и как будто даже не верят в эти страдания, пока сами не увидят их.