Жалобы на Лебона, внесенные в Конвент Гюффруа, требовали доклада комитета. Бареру поручили написать этот доклад. «Все жалобы против комиссаров, – сказал он в докладе, – должны разбираться комитетом во избежание споров, которые только смутили бы правительство и Конвент. Так мы и поступили относительно Лебона; мы искали побуждения, руководившие им. Чисты ли эти побуждения? Полезен ли результат революции? Идет ли он впрок свободе? Не просто ли мстительный вопль аристократии составляют жалобы? Вот что комитет рассматривал в этом деле. Действительно, формы применялись несколько жестокие, но эти формы разрушили западни, расставленные аристократией. Комитет, конечно, мог не одобрить их, но Лебон совершенно разбил аристократов и спас Камбре. Сколькими благородными чувствами может патриот покрыть некоторую свою озлобленность в гонениях против врагов народа! О революции следует говорить не иначе как с почтением, а о революционных мерах – не иначе как с уважением. Свобода – это дева, приподнимать покрывало которой преступно».

Результатом всего этого явилось то, что Лебона уполномочили продолжать его бурную деятельность, а Гюффруа причислили к неудобным критикам революционного правительства, следовательно, он сам подвергся опасности. Было очевидно, что весь комитет выступает за террор. Робеспьер, Кутон, Бийо-Варенн, Колло д’Эрбуа, Вадье, Вулан, Амар могли расходиться между собой из-за прерогатив, из-за выбора и числа новых жертв, но они были согласны по поводу системы, состоявшей в том, чтобы истреблять всех, кто служил помехой революции. Они не хотели, чтобы система применялась с таким сумасбродством, каким отличались Каррье и Лебоны, а хотели, чтобы в провинциях, по примеру Парижа, быстрым, верным и, по возможности, нешумным способом уничтожались враги, состоявшие, как воображалось им, в заговоре против Республики. Хоть они и порицали некоторые безумные жестокости, однако с себялюбием, свойственным власти, не хотели отрекаться от своих агентов; в сущности, они не одобряли безобразий, совершавшихся в Аррасе или в Нанте, но внешне – поддерживали, чтобы не признать себя ни в чем неправыми. Втянувшись в гнусное дело, они шли вперед уже зажмурившись, сами не зная, куда придут.

В том-то и состоит печальная участь человека, запутавшегося в зле, что он не может остановиться. Как только в нем зарождается сомнение в своих действиях, как только он чуть догадывается, что заблуждается, он вместо того, чтобы обратиться вспять, очертя голову кидается вперед, оглушая сам себя, будто для того, чтобы отогнать озаряющие его проблески сознания. Чтобы остановиться, ему нужно бы успокоиться, проверить, исследовать самого себя и произнести самому над собой такой страшный приговор, на какой ни у одного человека не хватит духа.