Только общее восстание могло остановить изобретателей ужасной системы террора. В этом восстании должны были участвовать и члены комитетов как соискатели верховной власти, и монтаньяры, жизнь которых висела на волоске, и негодующий Конвент, и, наконец, все возмущенные таким неслыханным кровопролитием. Но чтобы прийти к этому союзу зависти, страха и негодования, требовалось, чтобы зависть имела еще успех в комитетах, чтобы страх Горы достиг крайней степени, чтобы негодование пробудило заглохшее мужество в Конвенте и в самом обществе. Наконец, нужен был случай, который заставил бы все эти чувства вспыхнуть разом, нужно было, чтобы угнетатели нанесли первый удар, а у мятежников хватило храбрости отразить его.

Общественное мнение находилось в надлежащем состоянии, и наступала минута, когда движение против революционных неистовств становилось возможным. Теперь, когда Республика одерживала победу за победой и враги ее оказались поражены страхом, люди готовы были перейти от боязни и ярости к доверию и жалости. Такой поворот стал возможен в первый раз с начала революции. Когда погибли жирондисты, а потом дантонисты, еще не время было взывать к человеческим чувствам. Революционное правительство тогда еще не перестало быть полезным и не утратило кредита.

Пока, до решительной минуты, противники наблюдали друг за другом, и злоба закипала в сердцах. Робеспьер совсем перестал появляться в Комитете общественного спасения. Он надеялся подорвать доверие своих товарищей к правительственным действиям, не принимая в них участия. Он показывался только у якобинцев, куда не смели больше являться Колло и Бийо и где его с каждым днем боготворили всё больше. Робеспьер начинал вести там речь о комитетных раздорах. «Когда-то, – говорил он, – клика, образовавшаяся из остатков партии Дантона и Демулена, нападала на комитеты в целом. Ныне же она предпочитает вести интригу против нескольких членов отдельно, чтобы этим путем разорвать связи. Когда-то эта клика не смела нападать на национальное правосудие; ныне же она считает себя достаточно сильной, чтобы клеветать на Революционный трибунал и декрет о его организации; она приписывает то, что составляет принадлежность целого правительства, одному лицу; она дерзает говорить, что Революционный трибунал учредили для того, чтобы вырезать Национальный конвент, и, к несчастью, слишком многие поверили ей. Поверили этой клевете, с аффектацией стали распускать ее, говорить о диктаторе.

Утверждают, что это будто бы я, и вы содрогнулись бы, если бы я вам сказал, где это было говорено.