В то же время осуществлялись и другие реформы, считавшиеся не менее неотложными. Революционные комитеты, учрежденные в самых крошечных селениях для исполнения инквизиторских обязанностей, были наиболее ненавистными из всех начинаний, приписываемых партии Робеспьера. Чтобы сделать их деятельность несколько менее обширной и не столь невыносимой, оставили лишь по одному комитету в каждом округе. В Париже число революционных комитетов было сведено с сорока восьми к двенадцати. Эти комитеты должны были состоять из двенадцати членов; чтобы вызвать кого-нибудь в комитет, требовались подписи по меньшей мере трех членов, а чтобы арестовать человека, приказ должен был быть подписан не менее чем семью членами. Революционные комитеты, как и правительственные, выбывали по четвертям ежемесячно.

К этим распоряжениям Конвент прибавил и другие: постановили, что секционные собрания будут происходить один раз в декаду, по декадным дням, и что выдача двух франков за заседание будет прекращена. Это должно было загнать демагогию в более тесные пределы, прекращались злоупотребления, достигшие в Париже безобразных масштабов. Дело в том, что каждая секция платила деньги тысяче двумстам членам, тогда как на заседании присутствовало не более трехсот. Присутствующие отвечали за отсутствующих, и эта взаимная услуга оказывалась поочередно.

Самой важной мерой стало очищение, как тогда говорили, личного состава всех местных властей – революционных комитетов, муниципалитетов и т. д. Это были прибежища самых ярых революционеров, сделавшихся в каждой местности тем же, чем Робеспьер, Сен-Жюст и Кутон были в Париже, и пользовавшихся своей властью со всей жестокостью мелких тиранов. Конвент поручил депутатам, находившимся в командировках, очистить состав администраций по всей Франции. Это было единственным средством обеспечить возможность выборов местной власти, а также избегнуть враждебного столкновения двух партий, озлобленных друг против друга.

Наконец, возобновил свою деятельность недавно остановленный Революционный трибунал. Так как судьи и присяжные были назначены еще не все, то те, кто уже присутствовал, должны были немедленно вступить в должности и судить по законам, существовавшим до закона 22 прериаля. Эти законы еще были очень суровы; но люди, выбранные для их применения, и податливость, с которой всякое судебное учреждение следует направлению, сообщаемому ему правительством, в достаточной степени ручались, что не будет новых жестокостей.

Все эти реформы были совершены в конце августа (между 1 и 15 фрюктидора). Оставалось возобновить еще один важный институт: свободу печати. Ни в одном законе ей не предписывалось границ; она даже безусловно признавалась в Декларации прав; однако на деле свобода печати подвергалась при терроре наибольшим гонениям. Так как одно неосторожное слово могло стоить головы, то кто мог осмелиться писать?.. Участь бедного Камилла Демулена достаточно ясно показывает, каково было положение печати в ту эпоху. Дюран де Майян, бывший член Учредительного собрания, одна из тех робких личностей, которые совершенно стушевались во времена бурь, свирепствовавших в Конвенте, предложил теперь вновь, формально, гарантировать свободу печати. «Мы не могли раскрыть рта в этой зале, – сказал этот превосходный человек своим товарищам, – не подвергаясь поруганиям и угрозам. Если вы хотите знать наше мнение в будущих прениях, если хотите, чтобы мы могли содействовать нашими знаниями общему делу, то нужно дать новые гарантии тем, кто захочет говорить или писать».