Но с января 1924 года эта металлургическая ипостась приобретает не вспомогательное, а самодовлеющее значение: Ленин-кузнец предстает не столько порождением, сколько демиургом пролетариата, а главное — коммунистической партии.
Ковчег Завета
Ковчег Завета
Смерть Ленина сообщает его культу эпохальное значение, неимоверно нагнетающее солярно-хтоническую символику революции. Это космическое событие, нуминозное затмение солнца — и вместе с тем его новое рождение из тьмы. В погребальной лениниане сплетены два канона: традиция траурных рыданий: «Плачь, планета! <…> / Завой, / Заплачь, земля, как человек» (А. Дорогойченко, «Бессмертному»)[368] — и пасхального оптимизма: «Не плакать, не плакать, не плакать / Не плакать об Ильиче!» (С. Третьяков)[369]; «Нам ли растекаться слезной лужею?» (Маяковский). Запрет на плач идет и от обрядовых погребальных уговоров, и от монархических од, и от девятого ирмоса на Великую Субботу: «Не рыдай Мене, Мати, зрящи во гробе <…> восстану бо и прославлюся».
Богостроитель Луначарский выказывает по такому случаю даже избыточную жизнерадостность, окрыленный тем, что кончина любимого вождя обеспечила наконец долгожданную возможность для его беспрепятственной сакрализации:
Это не смерть — то, что мы пережили сейчас, это — апофеоз, это — превращение живого человека, которому мы недавно еще могли пожать руки, в существо порядка высшего, в бессмертное существо[370]. (Любопытная аллюзия на робеспьеровское поклонение «Верховному Существу».)
Это не смерть — то, что мы пережили сейчас, это — апофеоз, это — превращение живого человека, которому мы недавно еще могли пожать руки, в существо порядка высшего, в бессмертное существо[370]. (Любопытная аллюзия на робеспьеровское поклонение «Верховному Существу».)
В строгом соответствии с фольклорно-аграрными стереотипами, Мавзолей предстает материнской утробой; тогдашний лозунг: «Могила Ленина — колыбель человечества». Все это, конечно, перепевы литургического «смертию смерть поправ», куда как отголосок новых, материалистических суеверий входит и неясная, молчаливо подразумеваемая надежда на временный, преходящий, чуть ли не сезонный характер ленинской смерти. Это скорее магический зимний сон (и Ленина сперва замораживают), насланный мстительной буржуазной Судьбой или тождественной ей Природой, пока еще не покоренной большевиками, — отсюда и сама идея «