Однако словарный состав, взятый сам по себе, — продолжает Сталин, — не составляет еще языка, — он скорее всего является строительным материалом для языка <…> Но словарный состав языка получает величайшее значение, когда он поступает в распоряжение грамматики языка, которая определяет правила изменения слов, правила соединения слов в предложения и, таким образом, придает языку стройный, осмысленный характер.

Однако словарный состав, взятый сам по себе, — продолжает Сталин, — не составляет еще языка, — он скорее всего является строительным материалом для языка <…> Но словарный состав языка получает величайшее значение, когда он поступает в распоряжение грамматики языка, которая определяет правила изменения слов, правила соединения слов в предложения и, таким образом, придает языку стройный, осмысленный характер.

В общем, директивная роль грамматики изофункциональна «организующей и мобилизующей» работе идей или, точнее, самих вождей-идеологов, претворяющих неоформленные классовые устремления в стройные и ясные концепции. В силу этой аналогии, владеющей сталинской схемой, получается, что словарный состав накапливается, так сказать, сперва сам по себе, в никак не упорядоченном виде, и лишь потом поступает в аппаратное «распоряжение грамматики». Путаница возникает, ко всему прочему, из‐за топорно понятой марксистско-материалистической доминанты: ведь материя, исподволь отождествленная здесь со «словарным составом», онтологически должна предшествовать своему идеальному отображению и осмыслению, которое в данном случае представлено грамматикой. Последняя, поясняет Сталин, «абстрагируясь от частного и конкретного как в словах, так и в предложениях… берет то общее, что лежит в основе изменений слов и сочетаний слов в предложениях, и строит из него грамматические законы. Грамматика есть результат длительной абстрагирующей работы человеческого мышления».

До августейшего лингвиста не доходит разница между грамматикой как внутренней регулятивной моделью самого языка («то общее, что лежит в основе…») — и грамматикой как нормативным описанием этой модели. В сущности, его мысль и здесь пребывает в каком-то плавающем, межеумочном состоянии между «имманентным» и «трансцендентным» модусами объекта.

Так или иначе, ясно, что в языке его привлекает как раз некая стабильность, преемственность, устойчивость[616], заменяющая для него другие, богословские ценности. Хотя сама работа написана в поучение «молодежи» и направлена против замшелых марристов, она насыщена странным для автора, чисто старческим, пафосом медлительности, вялого растягивания и, по наблюдению Солженицына, отдает предпочтение эволюционным процессам перед взрывными, революционными метаморфозами. Длительность занимает его как суррогат вечности: язык, напоминает Сталин, создан «усилиями сотен поколений»; его словарный фонд «живет очень долго, в продолжение веков», а управляющий им «грамматический строй» — «в течение ряда эпох».