Но ведь за «общенародным языком» стоит сам народ. В своем державном национализме[617], совпадающем с этой духовной переориентацией, Сталин словно бы опирается на максимально широкий спектр русского населения, шокирующе игнорируя его классовую дифференциацию. Может быть, как в горьковском «богостроительстве», народ — это и есть вечное русло потока, заместитель божества?

«Руководители приходят и уходят, а народ остается. Только народ бессмертен. Все остальное — преходяще», — говорит он в октябре 1937 года, фактически повторяя изречение не упомянутого им Горького из «Исповеди» о «бессмертном народушке». Вскоре, на неофициальной праздничной встрече в Кремле, он, отвечая на лесть Димитрова, возвращается к этому афоризму: «Личности в истории появляются и уходят, а народ остается, и он никогда не ошибается», — но под народом он подразумевает на сей раз приведшую его к власти родную «середняцкую массу» партии, ее «костяк», «основу основ»[618]. А в 1942‐м, во время войны, Сталин щедро переносит приметы вечности даже на немцев: «Опыт истории говорит, что гитлеры приходят и уходят, а народ германский, а государство германское — остается».

Безусловно, во всем этом было немало его обычного лицемерия. В том же 1937 году собственный «бессмертный народ» он истреблял почти с таким же размахом, как спустя пять лет — «народ германский». Тем не менее эти тирады, в общем, соответствовали кадрово-хтоническим предпочтениям Сталина и его крепнущему национализму. Но «бессмертен» ли и правда народ — тот, что уцелеет после Сталина? На этот счет у него нет иллюзий, судя по трактату о языкознании, где он упоминает о неминуемой смерти всякого данного «общества».

Что же остается незыблемым, кроме самого протекания, смены исторических фаз? Еще в 1924 году он обмолвился оксюморонной сентенцией, привычно соединившей застылость с развитием: «Перефразируя известные слова Лютера, Россия могла бы сказать: „Здесь я стою, на рубеже между старым, капиталистическим, и новым, социалистическим, миром <…> Да поможет мне бог истории“». Если заменить «бога» на «крота истории», кредо можно отнести к самому Сталину. По сути, он и на склоне дней сохраняет верность двупланной позиции, сопрягающей статику абсолюта с абсолютной динамикой. В этом амбивалентном ключе он и завершает брошюру о марксизме и вопросах языкознания, обрушиваясь с критикой на консервативных «талмудистов и начетчиков»: «Марксизм не признает неизменных выводов и формул, обязательных для всех эпох и периодов. Марксизм является врагом всякого догматизма». Другими словами, неизменен в этом вечном бурлении только сам марксизм — или то, что сохранил от него Сталин. Но что сохраняет он от себя самого?