Два Сталина

Два Сталина

В своем культе он гениально сплавил две солнечные утопии — социалистическую и абсолютистскую. Он и сам подверстывал свой образ к некоей солярной религии. Громов описывает его реакцию на высказывание Анатоля Франса о Наполеоне: «„Если бы ему нужно было выбирать для себя религию, Наполеон избрал бы обожание солнца, которое все оплодотворяет и является настоящим богом земли“. Диктатор подчеркивает эти строки синим карандашом, красным обводит слово „солнце“. Красным же пишет на полях: „Хорошо!“»[619] И в самом деле, одним из монархических штампов госфольклора становится сопоставление вождя с солнцем — «красным солнышком», которое, побеждая зиму, старость и смерть, несет новое рождение советским народам. Но в то же время на этой метафорической шкале Сталин порой превосходит самое светило, будто снабжая его руководящими указаниями: «По-иному светит нам / Солнце на земле: / Знать, оно у Сталина / Побыло в Кремле». Еще чаще каноническое сравнение, после краткого раздумья, отвергается сказителем за недостаточностью — отвергается в пользу Сталина («он ярче солнца в июне») или его столь же вечного близнеца из Мавзолея:

Это странный, незакатный свет, вечно стоящее в зените солнце, не чередующееся с ночной тьмой. Казенная агиография довольно мало повествует о страдальческом умирании и воскрешении вождя, если не считать положенной ему должностной квоты скромного революционного мученичества, наподобие бакинской тюрьмы или ледяной Туруханской ссылки. Никакого жертвенного преображения, почти никаких мистических метаморфоз, сопряженных с духовными исканиями, — только неуклонный рассвет и за ним сияние полудня (исключения — книга Барбюса и фильм «Клятва», где в Сталина вселяется дух умершего Ильича). Место инициационных страстей занимают равномерно нарастающие «победы над врагами» как витки уверенного восхождения к божественному апофеозу. Однако наряду с этим статическим величием есть и вторая, повседневно-динамическая сторона его культового облика.

Пребывая на неотмирных высотах, вождь олицетворяет абсолютную истину — но одновременно, в своей юдольной ипостаси, он вместе со всем советским народом еще только шествует к ней. Он нисходит под землю и в глубины сердец, чтобы распознать там дьявольские козни; удаляется во мрак государственной тайны, чтобы озарить потом всех светом откровения. Он и гарант цели, и способ ее достижения; воплощение коммунизма и дорога к нему; одновременно и демиург, и преданный жрец демиурга, освежающий страждущую землю благодатной росой мудрых статей, речей и респонсов, которые разрешают недоумение любого советского человека, от высокоумного академика до скромнейшего «винтика» — Иванова Ивана Филипповича. Он живет в каждом — и бытийствует надо всеми.