Один из рассказов – ничего себе, повесть хуже.

«Хуже» не означает плохо. Кроме того, показательно, что «Интервью» включается автором в готовившийся сборник. К его составлению Довлатов подходил с особой тщательностью, неоднократно заменял тексты, располагал их в новом порядке. «Интервью» в готовой верстке идет третьим, сразу после «Солдат на Невском», том самом «ничего себе» рассказе. Его «Юность» не стала публиковать. В переработанном виде он вышел в литературном приложении к «Новому американцу» в 1980 году, а потом перепечатан в знакомом нам «Демарше энтузиастов».

В любом случае, сам факт появления текста в «Юности» качественно изменял статус Довлатова в Эстонии. Сразу после выхода журнала Довлатов пишет письмо Людмиле Штерн. В нем явная досада от того, что «Солдаты на Невском» так и не увидели свет, несколько уравновешивается пониманием важности события в продвижении сборника:

Для меня и для местного издательства это сильный прецедент. Тут есть чиновники, которые текста не прочтут, а рожу и фамилию запомнят.

Для меня и для местного издательства это сильный прецедент. Тут есть чиновники, которые текста не прочтут, а рожу и фамилию запомнят.

По поводу «рожи» и текста отклики последовали быстро. В том же письме Довлатов пишет о получении открытки с известной стихотворной рецензией на повесть:

Довлатов высказывает предположение об авторстве послания:

Это кто-то напрягся из тусклой челяди Б., я думаю.

Это кто-то напрягся из тусклой челяди Б., я думаю.

Независимо от того, кто сочинил эту не самую изящную эпиграмму, она исходила из ленинградских литературных кругов. Удивляет общее отношение к Довлатову. Ему ставится в вину публикация конъюнктурной повести, вышедшей после почти десятилетнего обивания редакционных порогов с практически нулевым результатом. Интересно, что при этом явно «заказные» вещи известных советских авторов проходили под рубрикой «вывернутые руки писателя» или «все равно сумел сказать правду, мы все поняли». Цитирую:

Затем начались разговоры о съезде. Большинство подпольщиков держалось ленинской линии, один лишь Караман Джаши сетовал по поводу раскола, говорил об авторитете Плеханова и Мартова, об аргументации меньшевиков. Товарищи темпераментно ему возражали, русская речь перебивалась грузинской, перед носом Джаши мелькали сложенные в характерную щепоть пальцы. Красин глядел на бледные от подземной жизни лица друзей и думал о них с теплотой и гордостью. Какая духовная сила у этих людей, добровольно вычеркнувших себя из нормальной жизни, какая преданность идее!