Последние недели перед судом его держали в такой строгой изоляции, что дознаться, в чем будет состоять обвинение и под каким предлогом они решили покончить с ним, так и не удалось. Теперь он знал точно: за книги. Только за писания. Никакого разговора о дутых роялистских заговорах, о связях с двором наследника Карла – такой клевете просто никто не поверил бы.

Последние недели перед судом его держали в такой строгой изоляции, что дознаться, в чем будет состоять обвинение и под каким предлогом они решили покончить с ним, так и не удалось. Теперь он знал точно: за книги. Только за писания. Никакого разговора о дутых роялистских заговорах, о связях с двором наследника Карла – такой клевете просто никто не поверил бы.

Ясно, что Ефимов «примеряет на себя» страдания долговязого Джона, который был триумфально оправдан и выпущен на свободу под давлением «английской улицы». Проблема в том, что никто не знал о бунтарстве Ефимова. Слова мемуариста о «клейме неблагонадежности, поставленном ленинградским КГБ на писателе Ефимове» выглядят несколько мечтательными. Хотя стилистически они совпадают с приведенными выше речами: заклейменный автор скрывается в сладостном сумраке подвала, где готовит свое отмщение миру.

Ретроспективно Ефимову не хочется признаваться, что эмиграция, затеянная под лозунгом покорения «умов и сердец», полностью провалилась. Поэтому в ход идут банальные рассуждения о том, что после падения коммунистов к власти придут «поклонники Гитлера» и «мафиозные группы». Ефимов «воспроизводит» свое настроение:

Мысли эти повергали в настроение грустной безнадежности. Они убивали надежду на перемены к лучшему, и жизнь тускнела и увядала на глазах.

Мысли эти повергали в настроение грустной безнадежности. Они убивали надежду на перемены к лучшему, и жизнь тускнела и увядала на глазах.

Щепотка элегии и тавтологии странно смотрится на фоне рассказов о движении писателя Ефимова от одного успеха к другому. К ним мы причислим издание «Свергнуть всякое иго». Тираж – триста тысяч экземпляров. Реакция со стороны критики и читателей нулевая. Ее отсутствие автор также объясняет необычно:

Она была опознана как товар, годящийся для сбыта на черном рынке, через книжных барышников, по цене, значительно превышающей официальные рубль пятьдесят. Продавцы не спешили предлагать ее покупателям, а придерживали для распределения между знакомыми и деловыми клиентами.

Она была опознана как товар, годящийся для сбыта на черном рынке, через книжных барышников, по цене, значительно превышающей официальные рубль пятьдесят. Продавцы не спешили предлагать ее покупателям, а придерживали для распределения между знакомыми и деловыми клиентами.