Не все разделяли такое воодушевление – в особенности это касалось тех, чей интернационализм был более традиционным и менее привязанным к банковской сфере. В последней статье, написанной перед смертью, бывший чиновник ООН Эрскин Чайлдерс яростно нападал на глобалистов за их самодовольство. ООН, писал он, угрожала «самая серьезная опасность исчезновения за всю ее историю», Совет Безопасности превратился в «маленький клуб голых королей – не только без одежды, но и без должной компетенции». Поскольку лидеры Севера, объединившиеся в Большую семерку, утверждали, что следят за «глобальной экономикой» (кавычки Чайлдерса), то и в ООН, по их мнению, больше не было необходимости. Привлекательное слово «глобализация», продолжал он, использовалось в поддержку этой идеи, словно весь мир получал от нее сплошные выгоды, как будто она была альтернативной «системой, работающей по всему миру и ради народов всего мира», когда на самом деле она просто помогала ногой открывать двери в экономику других стран, чтобы «люди со средствами» могли извлекать из нее прибыль[456].

Отличным примером подобного рода мышления, столь сильно раздражавшего Чайлдерса, были статьи обозревателя «Нью-Йорк Таймс» Томаса Фридмена, который на пике популярности глобализации издал свой бестселлер под названием «Лексус и оливковое дерево». По утверждению Фридмена, глобализация пришла на смену холодной войне, что означало двукратную победу Америки. Она не являлась проходящей модой, писал автор, а была новой долгосрочной реальностью международной жизни. В своих рассуждениях, восходящих к Сен-Симону, Фридмен утверждал, что технология преобразует общество. Подобно многим другим экономическим советникам и банкирам, он представлял единство с силами рынка как эволюционную предусмотрительность. Современность вынуждала человечество надеть, как он выражался, «золотую смирительную рубашку» – согласиться с набором мер, явственно напоминавших Вашингтонский консенсус. «Всемирная смирительная рубашка – это, конечно, не смокинг, сшитый на заказ, – писал журналист. – Она не всегда красивая, мягкая или удобная. Но это единственная модель, имеющаяся в продаже в наш исторический сезон». Америка для Фридмена символизировала конец истории – как когда-то для Гегеля[457].

Тем не менее в то же самое время, когда он писал эти строки, банковские кредиты развивающемуся миру, текшие широким потоком в 1990-х гг., внезапно истощились. Потом случились 11 сентября и избрание президентом Джорджа У. Буша. Аль-Каида стерла глянец с рассуждений о жилье для всех и о магии предпринимательства. Возникло новое движение – против глобализации, и мир словно вступил в еще более темную эру, в которой бесконечные войны между непримиримыми культурами пришли на смену радужным прогнозам о всеобщем единении[458]. Человек, впервые использовавший словосочетание «Вашингтонский консенсус», признал не только тот факт, что теперь сам термин превратился в «провальный бренд», но и то, что его основные положения привели к разочаровывающим результатам[459]. Возник раскол между более традиционными сторонниками свободной торговли, уделявшими основное внимание циркуляции товаров и труда, а также по-прежнему делавшими различие между продуктивными и спекулятивными потоками капитала, и теми, кто управлял данными потоками, стремясь к их полному освобождению. Экономист Джагдиш Бхагвати в своей книге 2004 г. «В защиту глобализации» поднимал вопрос об «угрозах наивного финансового капитализма». Когда журналист «Файнэншнл Таймс» Мартин Вольф опубликовал в том же году статью «Почему работает глобализация», в ней также прослеживался обеспокоенный тон. Не зашла ли глобализация капиталов слишком далеко, спрашивал он. Рейган и его последователи хотели сделать мир безопасным для инвесторов; однако легкие деньги и громадные компенсации заставляли финансовых менеджеров – да и корпоративную Америку в целом – стремиться к еще большим прибылям в самые короткие сроки. Вся система становилась ликвидной, нацеленной на немедленную прибыль для небольшого числа денежных мешков, в то время как настоящей функции капитала – созданию новых источников роста и рабочих мест – внимания уделялось все меньше[460].