Йелю не хотелось говорить о смерти.

– Иногда это хорошо – подвергать сомнению, – сказал он.

– Я все думаю о Ранко. Как это романтично. То есть он буквально был заточен в замке. А она снаружи все ждала его.

– Если честно, это было ужасно.

– А ты разве не завидуешь Норе? Кругом творились такие бедствия, но она была как бы не одна, понимаешь?

Йель старался аккуратно подбирать слова.

– Ну, ты можешь… можешь почувствовать это в Чикаго. Что ты не один.

– Может, в этом моя проблема. Я застрял в Эванстоне, глазея на картины.

– Я перебрался в Чикаго только в двадцать шесть, – сказал Йель.

Его вдруг осенило, что нужно свести Романа с Тедди. Тедди, во всяком случае, был здоров, и Роман должен стать для него занятным случаем. Хорошенький щенок для дрессуры.

– Слушай, тебе нужно выбраться, ну, знаешь, в Лэйквью. Ты найдешь там гораздо больше общего с людьми, чем в Эванстоне. Хорошие бары, прикольные люди. Чуть более отвязные.

– Потолок тут чудной, – сказал Роман.

И Йель не заметил, как прилег рядом с Романом, продолжая держать ноги на полу. В потолке не было ничего такого уж необычного. Просто штукатурка. Роман допил вино и сбросил стаканчик на пол.

– Со мной все не так, – сказал он.

– Это неправда.

Йель повернул к нему голову, надеясь, что Роман увидит искренность в его глазах.

Роман протянул руку и коснулся кончиками пальцев шеи Йеля, его зеленого свитера. Йель перестал дышать и только глядел на лицо Романа в голубых и желтых отсветах телевизора. Нужно сказать ему перестать. Нужно вставать. Но, может, это первый раз, когда Роман осмелился на что-то подобное. Может, если Йель его оттолкнет, первая попытка станет и последней. Йель все лежал без движения, а Роман пробежался пальцами по его руке и перешел на внешний шов брюк. Йель чувствовал себя пригвожденным к кровати сахаром, алкоголем и послеполуденной истомой. И, честно говоря, у него началась эрекция, натягивая ткань у левого бедра.

Роман выглядел испуганным и таким юным, и Йель снял его руку со своей ноги, но вместо того, чтобы отпустить, он переплел свои пальцы с длинными бледными пальцами Романа. Теперь они смотрели друг другу в лицо, и Йель осознал, что никто не прикасался к нему по-настоящему после того, как жизнь его пошла под откос. Тереза его обняла, когда он вернулся в тот день домой из Висконсина. Фиона его обняла на похоронах Терренса. Вот и все. А касания всегда были слабым местом Йеля, он ничего не мог с собой поделать. Друзья иногда шутили, что его недостаточно баюкали в детстве, но в случае Йеля это было до ужаса близко к правде, словно авитаминоз.