– Тедди тебя кормит, – сказал Йель. – Хорошо выглядишь.

Джулиан глянул вдоль прохода и сказал шепотом:

– Я с ним задыхаюсь. Ты замечал, что он всегда в движении? То есть всегда. И он как бельмо на глазу, то есть я просыпаюсь утром, и он тут как тут. Слушай, никому ничего не говори, но я отсюда сваливаю. Из этой страны.

Йель воспринял это не вполне серьезно – Джулиан был склонен к театральности – но он как будто не шутил.

– Куда? – сказал Йель.

– Я сделал паспорт два года назад и ни разу им не воспользовался. Серьезно, я сюда не вернусь. Вещи у меня с собой, – Джулиан обернулся, показав Йелю рюкзак. – Я даже не знаю, куда направляюсь. С квартиры я съехал.

– Ты не собираешься в Таиланд или типа того, а? Ты будешь осторожен?

– Слушай, – сказал Джулиан. – Поговаривают, ты нашел жилье. Что, если… Мне бы типа на три ночи, просто собрать шмотки до отъезда. Если останусь у Тедди, он обколет меня и привяжет к кровати, клянусь. Я понимаю, ты меня ненавидишь. Я это понимаю. А как иначе? Я сам себя ненавижу. Тебе надо… Надо пустить меня, а потом выбросить из окна. Ты можешь отказаться. У Ричарда я больше не останусь, там слишком стремно. Я мог бы заплатить тебе.

Было почти унизительно, с какой радостью Йель согласился. Джулиан был едва ли не последним человеком на свете, с кем бы ему хотелось проводить время, но это был хоть кто-то, и ему не придется сидеть, уставившись в телек одному, несколько ближайших дней. Йель спросил себя, не обернется ли это тем, что ему придется за ним ухаживать, и какие наркотики у него в рюкзаке, но то, что Джулиан обратился к нему с просьбой, ощущалось как триумф. Год назад он бы подумал о микробах, но теперь это его не заботило.

– Тебе еще нужны какие-то вещи?

– Я не могу вернуться туда. Ни на секунду. А ты не говори никому, где я, окей?

И вот Джулиан взял и понес сумки Йеля с продуктами до самой надземки, и дальше, до скоростного лифта и в квартиру.

Они ели пиццу и пили пиво за столом в столовой, а потом выключили свет и смотрели в окно на ночной город.

– Это как в «Джетсонах»[111], – сказал Джулиан. – Типа тебя должна ждать у окна летающая машина.

Прошло почти две недели после того, как Джулиан обрил голову, и белые проплешины успели зарасти. Но все равно он выглядел так некрасиво. Уши торчали, лоб казался широким и бледным.

– Я хочу тебе сказать, – произнес Йель, – что не злюсь на тебя. Я злюсь на Чарли, и на мир, и на правительство, но на тебя трудно злиться.