За последние четыре месяца Йель обращался во все учреждения, какие только приходили ему на ум, даже в аквариум и планетарий, в частные фирмы в Мичигане и в отдаленные университетские галереи, где он никого не знал. Его резюме впечатляло, но никто, похоже, не хотел нанимать его на постоянную работу, разве что составлять заявки на гранты. У Бригга ему нашли замену, и Йель не заглядывал туда с начала апреля.

Сесилия по-прежнему работала на своем месте. Галерея была в хорошей форме. Судебный иск был отозван, и Чак Донован теперь тешил свое эго в других баталиях. Йель как-то позвонил Биллу, спросить, как дела, и узнал, что реставрация картин Модильяни и Эбютерн займет гораздо больше времени, чем ожидалось. Билл уже начал сомневаться, что выставку удастся устроить в следующем году. Йель собственноручно удалил часть пленки, где Нора рассказывала, как написала картину за Ранко.

«Один маленький шажок, – сказал он Роману, – по стопам Ричарда Никсона».

В апреле Шарпы приехали в Чикаго на неделю, и Йель тактично освободил их квартиру. Роско он переправил к Эшеру, где тот заметно потолстел. Что бы Йель ни говорил, Аллен чувствовал личную ответственность за его уход из галереи – из-за того давнишнего звонка. Они удвоили свой напор и настояли, чтобы он и дальше жил у них. Все равно они проведут лето в Барселоне.

Утром в день парада Йель позвонил Роману, хотел извиниться за то, что уговаривал его пойти. Но Роман не взял трубку, и Йель неожиданно сильно расстроился. Намного сильнее, чем позволяли предположить его чувства к Роману, не отличавшиеся глубиной. Роман спасал его от хандры и был забавным, но явно не единственным в мире.

И это побудило Йеля пойти на парад самому.

В одиннадцать зазвонил телефон, и Йель, взяв трубку, ответил как обычно: «резиденция Шарпов», хотя Шарпам еще никто ни разу не звонил.

Он услышал тихое, ленивое ворчание отца, который позвонил спросить, как его дела. Йелю представилась недовольная сиделка, которая просовывает голову в комнату, желая убедиться, не нужно ли поменять утку.

– Я в порядке, – сказал Йель. – Все отлично.

– Я тут сижу один, решаю кроссворд.

– Окей.

– Я буду… э… буду тебе признателен, если назовешь мне слово из шести букв, синоним «участливый». Я тут столько просидел, думая, что написано «счастливый», но нет, это «участливый».

Отец Йеля говорил ужасно медленно, эта особенность бесила его в подростковые годы.

– Ничего не приходит в голову.

– Чем ты занят в эти дни?

Вопрос был не из легких. Йель не говорил отцу о разрыве с Чарли, просто сказал, что переехал. Он до сих пор не признался ему, что ушел прошлым летом из Художественного института; отец даже что-то слышал о ХИЧ и испытывал что-то вроде гордости за сына, хотя он, несомненно, слышал и о Северо-Западном, но Йель решил не посвящать его в подробности.