— Какое ещё письмо? — свирепо спросил Ганка.

Ланэ помолчал, потом сказал:

— О крысах. Маленькая сумчатая крыса хочет жить и приспосабливается, а вот атлантозавры вымирают. Зачем я ему написал это?

— Чёрт знает что такое! — сказал ошалело Ганка. — Сумчатые крысы, атлантозавры... Отчего умер профессор? — закричал он вдруг. — Умер, умер отчего? Вот о чём я вас спрашиваю! Ну?

— От паралича сердца, — мёртво ответил Ланэ, глядя в угол.

— Кто это сказал? — ошалело спросил Ганка,

— Гарднер вызывает доктора, — уклончиво ответил Ланэ, и нижняя челюсть его опять дрогнула.

— Гарднер? — гневно спросил Ганка. — Я сегодня же его...

Он не окончил, сел на кровать и стал щипать одеяло. Его уже трясло, он знал: поговори он ещё пять минут с Ланэ — и тогда он чёрт знает что может ему сказать, а именно этого и не следовало делать. «И, в конце концов, — подумал он, — как бы ни умер, но умер. Теперь это уже не важно. Надо говорить о чём-нибудь другом».

— А как ваше здоровье, Ганка? — уныло спросил Ланэ.

Его чувства были очень сложными. Он, конечно, тоже не верил, что смерть произошла от паралича сердца, но и ярость Ганки показалась ему необоснованной и необъяснимой, а тон, которым тот разговаривал с ним, уже совершенно неподходящим к обстоятельствам дела. В самом деле — как он смеет кричать? Разве он сам не подписал эту проклятую декларацию? Ого! Как ещё подписал! Чуть не первым. Чего же он теперь выходит из себя, нервничает, требует отчёта и ответа, интересуется подробностями, ну, словом, ведёт себя так, как будто он совсем не причастен ни к чему? Но вместе с тем в вопросах Ганки, в его гневе, в его негодующих криках и понукании была какая-то необъяснимая сила, право спрашивать, и это удерживало Ланэ от того, чтобы задать ему прямо эти же самые вопросы. А продолжать разговор дальше в том же тоне было просто невозможно. К тому же его мучило воспоминание о письме к профессору, которое, оказывается, ни в коем случае не следовало посылать. Фраза же о крысах положительно не вылезала у него из головы. Его даже передёргивало от жгучего стыда, когда он вспоминал о ней.

— Сумчатая крыса! — вдруг, забывшись, выпалил он. Сейчас же, опомнившись, замахал руками, мелко закачал головой и забормотал: — Ничего подобного, ничего подобного!

Ганка удивлённо посмотрел на него, но ничего не сказал.

Ланэ сидел потный, красный от стыда и ёжился.

— Идём на улицу, — сказал вдруг Ганка, — здесь не совсем удобно. Я всё-таки хочу знать поподробнее, как всё случилось! И как вы могли допустить, Ланэ, где были ваши глаза? — закричал он снова, охваченный новым порывом горя. — Боже мой, Боже мой, вы виноваты не меньше меня.