— Ничего, значит, не попишешь, сударь, — твёрдо ответила Марта, — значит, на то была воля Всевышнего. Да и то сказать — как бы господин профессор жил в доме, если бы в нём хозяйничали эти крысы?

— Да, да, крысы, — вспомнил Ганка. — Ну, так что он вам сказал ещё?

— Да ничего, сударь, ничего, кроме того, что я вам передала.

— И про меня, значит, тоже?.. — несмело посмотрел на неё Ганка.

— Нет, ничего, — твёрдо ответила Марта, — мне ничего. Разве вот Курту только... Тот был у него, так вот, может быть, он ему что-нибудь сказал.

— А кто это такой Курт? — быстро спросил Ганка.

— Да наш садовник, — ответила Марта. — Разве вы его... Ах, ну да, конечно! Это было уже без вас. Это наш новый садовник, господин Ганка. Он когда-то служил у старика Курцера.

— Ну, ну! — нетерпеливо сказал Ганка.

— Так вот, Курт заходил к нему днём, и они о чём-то говорили.

— С садовником? — пожал плечами Ганка, смотря на Марту. — Очень странно.

— Да, сударь, — не то вспомнила, не то решилась Марта, — они про вас, наверное, говорили.

— Про меня? — вскрикнул Ганка и схватил Марту за руку. — Он вам сказал, что про меня?

— Нет, но когда Курт сошёл вниз, он меня спросил: «А кто такой Ганка?»

— Где он? — решительно спросил Ганка и направился к двери. — Говорите, садовник?

— Да, наверное, здесь где-нибудь. Посидите минутку, я его вам...

— Нет, нет, я сам его найду! — крикнул Ганка и выскочил из комнаты.

Курт сидел на корточках перед клеткой и кормил птиц.

В клетке у него сидел один скворец с поклёванной головой — он не остерёгся и пустил его вместе с певчим дроздом, — но такой бедовый, что уже начинал свистеть.

Когда Курт ставил в клетку фарфоровую чашечку с соловьиным кормом, этот проворный молодец слетал с жёрдочки, несколькими быстрыми ударами клюва разгонял мелюзгу — тихих соловьёв, бедовых мухоловок и задумчивых варакушек — и один съедал всё. Жаден он был страшно, ел много и во время еды так свирепо щёлкал клювом, так бесцеремонно рылся в кормушке, что добрую половину корма разбрасывал по песку. Когда к нему боком подходила какая-нибудь птичка, он распускал крыло, загораживая кормушку, и, наметившись, щёлкал её по голове — и, наверное, больно, даже очень больно, потому что птица с криком отлетала прочь. Приходилось мелкую птицу кормить ещё раз, когда нажрётся этот жадный дьявол, но Курт смотрел на него с одобрением: из этой птицы, несомненно, мог выйти толк.