Разумеется, ни о какой идеологической преемственности в данном случае говорить не приходится: Третий Рим, как его поняли в Москве, и имперская идея – суть качественно разные категории. И как не согласиться с выводом: «Теории “Третьего Рима” как вдохновительнице русской послесредневековой политики часто придается слишком преувеличенное значение. Когда к ней прибегали в Московии, она служила лишь подсобным материалом для создания национального государства. Москвичи создавали “царство всея Руси”, а не “Римскую империю”, и это они сделали в духе своего времени»?[914]
Конечно же, тенденция национализации и искусственного затвора была не единственной. Русские иерархи прекрасно понимали, от кого Москва получила христианскую веру, да и «Повесть о белом клобуке» в соединении с посланием Филофея звала Россию на широкое имперское поприще. Уж в чемчем, а в узкой национализации церковного духа папистскую идею упрекнуть невозможно.
Едва встав на ноги и одержав важную победу в войне с Польшей, Москва в лице царя Алексея Михайловича продемонстрировала горячее желание сделать свою политику имперской. Для чего, собственно говоря, необходимо было наладить добрые отношения с греками. И царь пишет Антиохийскому патриарху Макарию (1648—1667): «Обязанность наша не о царском только пещися, но и еще более еже есть общий мир Церквам и здраву веру крепко соблюдати и хранити нам. Егда бо сия в нас в целости соблюдутся и снабдятся, тогда нам вся благая строения от Бога бывают»[915].
Однако в массе своей русский народ воспротивился этим начинаниям, укорененный в своем национальном превосходстве и не желающий иметь ничего общего с «нехристями». Последовавший затем Русский раскол, невольно реализовавший исконную мечту «третьеримских» романтиков о консервации народного быта, означал одновременно с этим идейное поражение Третьего Рима. Оставшаяся часть русского народа в значительной своей массе пошла по фарватеру «официальной» Церкви не по причине идеологических предпочтений, а в силу национального государственного инстинкта; иначе говоря, поверила царю – но не архиереям и патриарху. Скажем откровенно: не самый утешительный довод для сторонников «третьеримской» идеи.
После раскола начинается переворот в сознании лучшей части общества, и идея Третьего Рима оказывается невостребованной уже Алексеем Михайловичем, подготовившим многие реформы Петра Великого. А затем решительно отвергается Великим Преобразователем, не любившим пустые философствования и предпочитавшим им дело. Вплоть до середины XIX столетия «третьеримская» идея практически вообще не упоминается ни в исторической и публицистической литературе, ни тем более в официальных документах[916]: для обоснования своего величественного статуса Русская монархия не нуждалась в ссылках на мифическое правопреемство от «Римов».