Для исследователя особое значение имеет факт присутствия Нелединского в момент политически острых разговоров и обсуждений, в том числе – предложения Муханова. Если бы Нелединский был полностью чужд настроениям собравшихся членов тайного общества, то его присутствие в такой момент было бы невозможным. Вероятнее всего, Нелединский был одним из тех уже отошедших от тайного общества членов, кто сохранил прежние связи с некоторыми из деятельных его участников. В сущности, в этом положении находились и некоторые другие собравшиеся у Митькова лица – Якушкин и Фонвизин. При Нелединском, как выясняется из полученных показаний, на этом собрании не сдерживались в опасных разговорах: характерно, что опасения Муханова относительно присутствия на собрания «постороннего» Нелединского не разделялись всеми собравшимися: при нем говорили вполне «откровенно». Во всяком случае, обсуждение событий 14 декабря в Петербурге, сочувствие, проявленное к заговорщикам, желание «отомстить» за них – все это было обнаружено Мухановым и другими участниками разговора непосредственно в присутствии Нелединского; в этом согласны все показания. Степень откровенного обсуждения заставляет отнестись с сомнением к отрицанию принадлежности Нелединского к декабристскому обществу со стороны авторов показаний.

Предположение о формальном участии Нелединского в декабристской конспирации подкрепляется свидетельствами других источников. Показания о принадлежности Нелединского к тайному обществу, сделанные на следствии, подтверждаются в мемуарных текстах Якушкина. Описывая в них события, происходившие в декабре 1825 г. в Москве, он упоминает Нелединского в качестве члена тайного общества[716]. По итогам опроса некоторых арестованных Нелединский был сочтен следствием вполне оправданным, показания Якушкина признаны неподтвердившимися. Справка о Нелединском в «Алфавите» Боровкова утверждает, что показания Якушкина Комитет оставил «без внимания», очевидно, в силу доказанной «невиновности» бывшего подозреваемого[717].

К числу оправданных следствием лиц, об участии которых в декабристской конспирации имелись авторитетные свидетельства, следует отнести штабс-капитана квартирмейстерской части Николая Павловича Крюкова. Арест и привлечение его к следствию обычно связываются с показаниями С. М. Палицына, который на своем первом допросе 2 или 3 января 1826 г., записанном Левашевым, упомянул Крюкова в качестве своего знакомого, который жил с ним на одной квартире вместе с еще одним заговорщиком М. Н. Глебовым. Это явилось причиной для подозрения о принадлежности Крюкова к заговору[718]. После выяснения непричастности Крюкова к тайному обществу и заговору, после того, как оказалось, что Палицын и Глебов ничего не сообщили своему товарищу о готовящемся выступлении, последовало решение об освобождении его из Петропавловской крепости. Все скоротечное расследование заняло чуть больше 2 недель: Крюков был арестован в Москве 6 января 1826 г., доставлен в Петербург, допрошен Левашевым и заключен в крепость 9 января, получил вопросные пункты 21 января, а освобожден с оправдательным аттестатом 30 января 1826 г.[719] Весь ход событий, начиная от ареста и заканчивая актом освобождения, лаконично описан самим Крюковым в особом мемуарном рассказе, написанном вскоре после происшедших с ним событий[720].