Боровков хорошо знал многих из привлеченных к следствию по участию в масонских ложах, литературных кружках и обществах. Именно от Боровкова зависели во многом направленность и нацеленность внимания следствия, формулировка и составление письменных вопросов к свидетелям и обвиняемому, учет предъявляемых им обвинений, наконец, составление итоговых справок по делу и извлечений из уличающих показаний. Боровков ведал штатом чиновников, которые непосредственно готовили вопросные пункты, подавал членам Комитета извлечения из ответов и из других материалов следствия, фактически зачастую формировал мнение членов Комитета по определенному вопросу. Кроме того, в круг его обязанностей входило составление итоговых записок «о силе вины», о выявленной следствием степени причастности подозреваемого к тайному обществу. В силу этого во многом от него зависели отбор «уличающих» показаний и формулировка самого главного в обвинении: степени причастности к деятельности тайного общества того или иного подследственного. Сам Боровков в своих воспоминаниях указывал на свои усилия смягчить участь некоторых из декабристов (он писал об осужденных); по его утверждению, благодаря его запискам при конфирмации императором приговора нескольким подсудимым были смягчены наказания.

Кроме того, исследователям известны случаи, когда обвинительный материал против ряда подсудимых не был включен в обобщающие «силу вины» записки[761]. Тем не менее, роль Боровкова не стоит преувеличивать: он работал под контролем А. И. Татищева и других членов Комитета[762]. Санкция на прекращение расследования, подразумевавшее отказ от проведения очных ставок, от необходимых дальнейших вопросов к обвинителям Грибоедова, должна была поступить от них, как и разрешение обратиться к императору с просьбой об освобождении.

По-видимому, предположение Нечкиной о том, что ходатайства И. Ф. Паскевича и других лиц окончательно вывели чиновника и литератора Грибоедова из опасной для него зоны наказания, останется догадкой, не выходящей из области гипотез, так же как и соображение о решающей роли в освобождении Грибоедова неподтвердившегося подозрения о существовании Кавказского общества. Основными при расследовании дела Грибоедова, по нашему мнению, являлись вопросы о его формальном участии в тайном обществе и встречах с видными деятелями декабристской конспирации в Киеве. Вопрос о связи с Кавказским корпусом и Ермоловым в вопросных пунктах занимал окраинное положение. Важно подчеркнуть, что хотя следствие пыталось собрать данные о том, давались ли поручения Грибоедову в связи с отъездом на юг, его участие в предполагаемом Кавказском тайном обществе специально не расследовалось. Возможно, подозрения насчет существования заговора на Кавказе могли сыграть роль лишь в затягивании вопроса об освобождении Грибоедова. Поэтому трудно безоговорочно согласиться с итоговым выводом историка: «Полагаю, что именно вопрос о Ермолове и решил грибоедовское дело… Позиция, занятая Николаем I по делу о Ермолове, решила вопрос о Грибоедове, дело о котором, в плане следствия, и было частью ермоловского вопроса»[763].