— Нас интересует фашистская армия, — сказал Жичин, едва сдерживая раздражение. — Мы ведем войну с ней.

— Тогда нам не о чем говорить.

— Пожалуй. — Жичин встал, холодно кивнул, чтоб исключить любое продолжение беседы. Пришелец исчез не простившись.

Иначе как провокацию этот визит расценивать было нельзя.

Дошел черед и до русской аристократки. Жичин сделал попытку принять ее раньше, она воспротивилась.

— Я не принцесса и не генерал, чтобы ради меня ломать порядок, — ответила она строго. — И ребята мои не королевичи.

— Достойный ответ. — Жичин улыбнулся, не упустив из виду, что едва заметно, одними глазами улыбнулась и она.

Когда же она вошла в кабинет, невысокая, в строгом черном костюме, взгляд ее первым делом остановился на флотской форме Жичина. Она долго, почти с благоговением рассматривала погоны, золотые нашивки на рукавах, кортик, прицепленный для торжественности.

— Это какой же у вас чин?

— Капитан-лейтенант.

— Стало быть, вы не подполковник?

— Никак нет.

— А я хотела с подполковником говорить.

— Его нынче не будет.

— Как это вы хорошо сказали — нынче. Так уж в наше время и не говорят. А у подполковника какие погоны?

— Два просвета, две звезды.

— Стало быть, вернулись к старому. Это похвально. Старое не всегда плохое. — Она все еще поглядывала то на нашивки, то на погоны, и мысли ее были не здесь, а где-то в дальней дали, и даль эта волновала ее. — В нашей семье к морякам всегда относились с почтением. — Она вздохнула, ей не хотелось расставаться с той далью, но усилием воли она принудила себя. — Может быть, мне не ждать подполковника? Может быть, все решите вы?

— Сделаю все возможное.

Она пришла просить не за себя, а за двух русских парней. Несчастных ребят угнали в Германию совсем мальчишками. Это сейчас они вытянулись, а тогда им едва по тринадцати стукнуло. Мишу с матерью разлучили, возможно, она и жива еще, а у Алеши мать затравили собаками. Это ж надо дойти до такого изуверства. Колесили по Германии, попали во Францию. Алешу она подобрала прошлой осенью на дороге. Худющий был, одни глазенки торчали. Как было не приютить. А Мишу через месяц привел Алеша, и этого пришлось обихаживать, не помирать же им. Жили это время не то чтоб сытно, но с голоду не умерли. Одежонку им кроила да перекраивала из разного старья, не до моды было, конечно, но хоть на людей похожи. В газетах написано, что на родину отправляют военнопленных. Это дело святое, не оставлять же их на чужбине. А как быть с ребятами? Они же не пленные. Неделю-другую она бы еще смогла продержать их у себя, но не больше: истощились все ресурсы. Худо ей придется без ребят, подумать страшно. Привыкла, как к родным. Родные и есть — русские. Кормила, от немцев скрывала, языкам обучала — и русскому и французскому. Все часы и минуты были заполнены, не зря вроде бы и жила. Тоска ждет, пустота. Но раньше всего, наверное, надо думать о них, не о себе. Они, правда, тоже привязались к ней, почитают как мать родную. Да ведь русские — они и жить должны в России. Кто-кто, а она-то знает, как русскому человеку живется на чужбине. Женщине тяжко, а о мужчинах и говорить нечего.