Дела у Чернова пошли совсем не по задумке. Перед операцией обмозговывали десятки вариантов, и никому в голову не пришло, что в тюрьме могли быть предатели. Оскорблены его лучшие намерения. Что ему оставалось делать? Отходить со своими назад. Иного пути не было. А что говорить испуганному начальнику? То с пулеметами, а теперь — «извините, пожалуйста»? Ой как несладко было на душе у Чернова.

С деликатностью, на какую был способен, он попросил тюремного шефа указать в списках, кто в чем повинен. В первую очередь он и его боевые друзья хотели бы узнать, за что осуждены Бражников и те пятеро, которые были им названы. Шеф ответил, что это кропотливая работа и вряд ли ее можно сделать раньше, чем в середине следующего дня. Чернова это устраивало, и они условились о встрече на другой день.

Шеф на другой день лишь присутствовал, а разговор шел с приехавшим генералом. Чернов терпеливо выслушал целую лекцию о французском правосудии, любезно лектора поблагодарил и довольно настойчиво поинтересовался возможностью освобождения Бражникова и подсказанной им пятерки. Генерал взял списки, ознакомился с ними и нашел, что обвинения у шестерых указанных лиц не очень серьезны, но об освобождении можно вести речь лишь после пересмотра дел французским судом. Его ведомство в состоянии ускорить этот пересмотр.

Чернов, возможно, действовал бы понапористее, но генерал сказал ему, что в Париж прибыла специальная военная миссия для эвакуации на родину советских граждан и что ему, Чернову, не мешало бы съездить и представиться. Эта счастливая новость так его взбудоражила, что он согласился на ускоренный пересмотр судебных дел шестерых соотечественников и вместе с генералом прикатил в Париж.

— На генеральской машине? — спросил Жичин.

— Что вы! У Саши Черного в личном распоряжении шикарный «мерседес»!

— У кого?

— Это меня хлопцы мои так величают. — Чернов рассмеялся. — Меня зовут Александром, вот они и придумали… Где служили, товарищ капитан-лейтенант? — Чернов, когда рассказывал, то и дело бросал восторженные взгляды на погоны, на кортик.

— На Балтике, — ответил Жичин. — Крейсер «Киров».

— О-о! Слыхали о таком. Как он действовал?

— Неплохо действовал. Труднейший был переход из Таллина в Кронштадт. Прошли достойно. Потом Ленинград, на якоре в Неве. Стрельбы, стрельбы. И по самолетам, и по наземным войскам. Весной сорок второго покалечили нас.

— Сильно?

— Терпимо. И корабль отремонтировали, и меня. Разница в том, что корабль давно в строю, воюет за милую душу, а я вот… На корабль не пустили, признали годным к нестроевой службе! — Слова Жичина нашли отклик и у Маргариты Владимировны, и у Чернова, оба они притихли, пригорюнились. Даже жалко их стало, знал бы, и не говорил. И все же приятно было Жичину, заулыбался он, повеселел. — Утешаю себя мыслью, что возвращение хороших людей на родину тоже не последнее дело.