О клотике Максимка, конечно, не слышал и от всей души расхохотался когда я показал ему это поднебесное место на фокмачте, где и птица едва может усесться.

Мальчик вдруг изменился в лице, поднял голову и уставился на меня не моргая.

— Зачем же так шутить? — спросил он медленно, выговаривая каждое слово. — Это же… это же мучительство. — В его больших серых глазах застыло недоумение и укор. Признаться, я уж и не рад был, что затеял этот разговор о клотике.

— Видишь ли, Максим, — начал я тоже медленно, стараясь найти самые нужные слова, — может быть, ты и прав отчасти. Но только отчасти. Чем скорее матрос узнает свой корабль, тем лучше и для корабля и для матроса. Ты согласен?

— Согласен, — буркнул он.

— А теперь скажи, пожалуйста, как сам ты осваивал свой корабль? Кто тебе его подарил?

— Дядя Миша.

— Он моряк?

— Да.

— А кто тебе показал все эти паруса, стеньги, мачты?

— Дядя Миша.

— И ты сразу все запомнил?

— Не-ет, я потом еще сто раз его спрашивал.

— И все узнал, верно?

— Да.

— Вот так и матрос. Говорят ему, рассказывают, а у него в одно ухо влетело, в другое вылетело. А когда сам начнет спрашивать да разглядывать, сразу все и запоминает. Самому надо, самому, понял? А когда труд самому же на пользу, разве это мучительство? Трудно, конечно, и говорить нечего — так он ведь и называется труд. Ну-у?! — Я поднял его и усадил на колени. — Тебе-то все будет проще, если в моряки пойдешь.

— Все мечты о море да о корабле, — не без гордости заметила Ирина. — Чуть ли не с пеленок.

— А вы, дядя Федя, тоже искали этот клотик? — спросил Максим, не обращая внимания на слова матери.

— Конечно! — воскликнул я, обрадовавшись его улыбке. — Мне одной-то чашки чая не хватило, разлил всю по дороге, за другой бегал.

— Вы — как дядя Миша, рассмешите — не остановишь. — И он вновь залился смехом.