Обремененность М. Я. Козырева постоянным присутствием жены передана и в приведенном выше стихотворении Я. Окунева «Никитинский музей. Дети! Овсяный кисель на столе… (Гекзаметры)» от 3 апреля 1930 г.[1165] У М. Я. Козырева был длительный роман с Е. Ф. Никитиной, секретарем которой он был много лет, роман, драматичный для него, что явствует из его писем 1928 г. к ней, в частности из письма от июля 1928 г.:

Связывало меня с тобою эти пять почти лет, а не последние три месяца… Она чувствует это и отсюда такая, казалось бы, необоснованная ревность <…> Никого нельзя любить, кроме тебя. Милая![1166]

Связывало меня с тобою эти пять почти лет, а не последние три месяца… Она чувствует это и отсюда такая, казалось бы, необоснованная ревность <…> Никого нельзя любить, кроме тебя. Милая![1166]

На это уже обратила внимание Н. В. Умрюхина, которая предполагает, что личная драма М. Я. Козырева отразилась в коллизиях его прозаических произведений:

Личные взаимоотношения Козырева с председателем «Никитинских субботников» Е. Ф. Никитиной станут одной из драматических страниц его жизни и, возможно, найдут художественное отражение в истории главных героев романов «Подземные воды» и «Город энтузиастов»[1167].

Личные взаимоотношения Козырева с председателем «Никитинских субботников» Е. Ф. Никитиной станут одной из драматических страниц его жизни и, возможно, найдут художественное отражение в истории главных героев романов «Подземные воды» и «Город энтузиастов»[1167].

Роль Кота в романе М. А. Булгакова – роль беса, шута горохового, валяющего дурака. М. Я. Козырев как беспощадный сатирик прекрасно соответствует этой роли. Кроме того, Кот – не просто шут, но шут сатаны, т. е. Воланда. Если Б. Е. Этингоф был одним из прототипов Воланда, а М. Я. Козырев секретарем Е. Ф. Никитиной, то он отчасти выполнял секретарские функции и при ее супруге. Возможно, в стихотворении Я. Галицкого от 31.01.33 по случаю дня рождения Е. Ф. Никитиной под котом ученым также имелся в виду ее бывший секретарь:

При этом М. А. Булгаков подчеркивает серьезный интеллектуальный подтекст буффонады и вранья Кота, вкладывая в его уста реплику о собственных речах:

Речи мои представляют отнюдь не пачкотню, как вы изволили выражаться в присутствии дамы, а вереницу прочно упакованных силлогизмов, которые оценили бы по достоинству такие знатоки, как Секст Эмпирик, Марциан Капелла, а то, чего доброго, и сам Аристотель[1169].

Речи мои представляют отнюдь не пачкотню, как вы изволили выражаться в присутствии дамы, а вереницу прочно упакованных силлогизмов, которые оценили бы по достоинству такие знатоки, как Секст Эмпирик, Марциан Капелла, а то, чего доброго, и сам Аристотель[1169].