Собственно Хомяков, будучи «европейски образованным интеллектуалом» (по замечанию покойного митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Иоанна), обнажает здесь свои западные, барочные и романтические, масонско-эзотерические корни, служа примером одной из типичных российских «метаморфоз». Не будем здесь останавливаться на опасностях эзотерической глобалистики в контексте экологического отношения к традиционным формам культуры. В конце концов, само ее появление связано с глубочайшим внутренним кризисом этих риторико-классических форм.

Существует множество типологически близких «Семирамиде» прецедентов из «большой литературы» аналогичного эссеистского и «записочного» плана, ставших ныне «классикой» культурологической науки: хорошо известные произведения Дж. Вико, И. Г. Гердера, Н. Я Данилевского, К. Н. Леонтьева, Ф. Ницше, О. Шпенглера, Р. Генона, Ю. Эволы, Р. Гвардини, Д. Л. Андреева…

Интересно, что название «Запискам о Всемирной Истории» дали Ю. Ф. Самарин и А. Ф. Гильфердинг, однако хорошо известно, что у самого Хомякова в начале черновых записей стояло только: «И. и. и. и.». Предлагались разные прочтения и расшифровки: все они в известной степени удачны. Однако хомяковская запись всегда рассматривалась как фонетическое сокращение, но не как графема. Можно предположить, впрочем, что «и» – это союз, а его употребление с точкой означает фиксированную в пространстве и, следовательно, на письме темпоральность, длительность (согласно, например, А. Бергсону, этот союз выражает собственное качество времени). Заглавное «И.» может означать высший, метафизический, вечный Голос (Логос), сопрягающий в пространственных терниях и тупиках макроистории все иные голоса, порождаемые им, дарящим каждому самостоятельное бытие и печать подобия: три строчных «и.» могут указывать на пространственную координированность. В этом случае имя (название хомяковского текста) – парадоксальный иероглиф, символизирующий торжество «гласового письма» над «немым изображением», что было столь чаемым для «философа в охоте – охотника в философии». Такой авторитетный исследователь хомяковского наследия, каким является В. А. Кошелев, однажды заметил, что этот ход мысли совершенно отвечает духу и характеру творчества Алексея Степановича.

Лирика Хомякова представляет собою опыт работы с пространством, в котором поведение лирического героя имеет титанические черты и носит подчеркнутый ураноцентрический характер. Б. Ф. Егоров, ссылаясь на рукопись Т. А. Николаевой, приводит в качестве «наиболее излюбленных понятий автора» следующие: «небо, Бог, сердце, душа, мир, сила, песня»[414]. Как поэт Хомяков сложился ранее, чем обратился к созданию историософских и богословских опытов, но как раз в этих первичных именных элементах просматривается вся протоплазма его будущих ариософских и экклезиологических идей. Обращают на себя внимание прежде всего дедуктивность и конструктивизм хомяковской поэтики, а также ландшафтность, обусловленная таким значимым аспектом творчества, как авторская позиция, несущая на себе антропоцентрическую печать леонардовской ренессансной метафизики («Молодость», 1827; «Видение», 1840). Точка зрения автора заявляется с высоты орлиного полета («Милькееву», 1839). «Орлиный» техногенез лирики Хомякова отмечен также Б. Ф. Егоровым. Орел в церковной символике указывает на высокое парение богословского мышления и прежде всего является церковным символом святого апостола-евангелиста Иоанна Богослова. Таким образом, уже в лирике Хомяков выступает как имплицитный богослов. Чаяния поэта, выраженные в стихотворении «Орел славянский» (1832), оказываются созвучны пророчеству его современника преподобного Серафима Саровского о грядущем «слиянии России с прочими славянскими странами в единый громадный океан, пред которым будут в страхе прочие племена земные»[415]. Вместе с тем, учитывая некоторую языческую завороженность раннего Хомякова (мистериальная драма «Вадим»), следует отметить, что орел есть и огненный символ уранической солярной силы в самых различных мифологических очагах планеты. Столь близкое Хомякову романтическое представление о поэтах как вестниках Божества более сродственно мифологическому, а не православному мирочувствию, где эта «роль» вестничества принадлежит скорее ангелам и святым. Можно говорить об эзотерическом снятии их радикального взаимонапряжения в поэтическом сознании романтика А. С. Хомякова.