Можно ли полюбить этот «седой», «однообразный», «мразный», «молчаливый» и скованный льдом и снегами мир? Можно – по единственной причине: «я русской: я люблю». То же ощущение в хомяковском стихотворении «Зима» (1830). Та же грустная природа, тот же сумрак, то же расставание с «разгульными забавами» осени:

Но тут при всей близости мотивов с установками фетовского стихотворения уход в иную, тоже «зимнюю» данность, идущую от Державина. Зима – время «отдыха», «покоя» человека и природы, поэт в эту пору становится «Анакреоном у печки» и живет воспоминаниями о теплых днях, друзьях и иных краях:

В этих «чудных виденьях» являются и «скалы Швейцарии», и «роскошь Франции», и «Италия, страна чудес», и Балканы («Марицы светлый ток»), и Турция («Эдырне горделивый»), и память о «давно увядших» друзьях и родных. Все вмещает в себя зима, и тем, может быть, она особенно значима и привлекательна. Б. Я. Бухштаб определял «зимний мир» лирики Ф. И. Тютчева как выражение «темы жизни замороженной и таящейся лишь в глубине»[640]. Для Хомякова, в сущности, эта «глубинная» жизнь и становится основной, достойной поэтического описания.

Хомякова-поэта в тех стихах, которые даны от лирического я, волнуют те состояния природы, которые применительно к лирике Тютчева определяются как «мертвый мир». Любимое время года – зима. Излюбленный пейзаж – ночной или вечерний:

Это – Ермак. А вот – антураж драматических размышлений Димитрия Самозванца:

Образ ночи – прежде всего «ночи в звездах» – обыкновенный романтический символ таинственного, глубинного познания, восходящий к шеллингианскому представлению о борьбе света с мраком, с «хаотическим движением первоначальной природы» как основе истории мира и жизни человеческой души. Но такое же ощущение волнует и вполне зрелого, далеко ушедшего от шеллингианских представлений Хомякова в его позднем стихотворении «Звезды» (1856):

И в стихотворении «Ночь» (1854):

В обоих случаях сигналы «ночи» получают дополнительный смысл: в первом – ночное видение мира позволяет глубже проникнуть в откровения Евангелия («Ты вглядись душой в писанья / Галилейских рыбаков»); во втором – ночь подобна обману, с которым надо бороться («Ты вставай во мраке, спящий брат! / Разорви ночных обманов сети!»). В обоих случаях «ночной мир» предполагает некую императивность. Но значимыми оказываются именно сигналы ночи, а не какие-то иные.

Этими «ночными» сигналами, всегда приобретающими дополнительную семантическую нагрузку в контексте каждого конкретного стихотворения, наполнены множественные «не пейзажные» поэтические опусы Хомякова. Вот в юношеском «Послании к другу» (1822) является «в небесах полнощная заря» с ее «дрожащим блеском» – единственное указание на время описания. А описание южного «красавца острова» в стихотворении «Изола Белла» (1826) завершается указанием на «девственную» поэтическую мечту, таящуюся именно в мире ночи, «где сон ее лелеют пери».