Да будут прокляты преданья,

Веков исчезнуших обман,

И повесть мщенья и страданья,

Вина неисцелимых ран (90).

«Слово о полку Игореве» – это и есть печальное «преданье» о княжеских винах, «трудная» повесть «мщенья и страданья».

Итак, хомяковский Боян – это певец и рассказчик «трудных повестей». Вместе с тем в нем есть, так сказать, аутентичные черты Бояна из древнерусского «Слова», а именно: широкий полет творческой мысли и воображения. Он способен «растекаться мыслию по древу, серым волком по земли, шизым орлом под облакы». Развернутой реализацией этих метафор представляется «Желание» (1827):

Данное произведение лишь на первый взгляд может показаться воплощением пантеистического мировосприятия, но на самом деле выражает творческую программу, особую эстетику универсализма, всеохватности, особого рода «украшенности» стиля, «извития словес», когда «стройные песнопенья» подобны «сладкозвучной волне», когда в каждой строчке поэта отражается красота мира Божьего.

Любопытным дополнением к хомяковской концепции поэта может служить стихотворение «По прочтении псалма» (1856), которое завершается словами, вообще отсутствующими в псалме-первоисточнике:

В этом стихотворении противопоставляется служение Богу, предпринимаемое народом Израиля, т. е. религия, принявшая некие искусственные, этикетные, установленные внешние формы (они описываются в первой части текста произведения), и вера в Бога, основанная на любви; искусство, поддержанное ученостью, и искусство «безыскусное», но религиозно-нравственное. Смысловая аналогия есть у протопопа Аввакума, ссылающегося в свою очередь на апостола Павла:

<…> и аще что реченно просто, и вы, Господа ради, чтущии и слышащии, не позазрите просторечию нашему, понеже люблю свой русской природной язык, виршами философскими не обыкъ речи красить, понеже не словес красныхъ Богъ слушает, но делъ наших хощет. И Павелъ пишетъ: «Аще языки человеческими глаголю и ангельскими, любви же не имам – ничто же естъ». Вотъ, что много рассуждать: ни латинъским языком, ни греческимъ, ни еврейским, ниже иными коими ищет от нас говоры Господь, но любви с прочими добродетельми хощет, того ради и я не брегу о красноречии и не уничижаю своего языка русскаго.[646]

<…> и аще что реченно просто, и вы, Господа ради, чтущии и слышащии, не позазрите просторечию нашему, понеже люблю свой русской природной язык, виршами философскими не обыкъ речи красить, понеже не словес красныхъ Богъ слушает, но делъ наших хощет. И Павелъ пишетъ: «Аще языки человеческими глаголю и ангельскими, любви же не имам – ничто же естъ». Вотъ, что много рассуждать: ни латинъским языком, ни греческимъ, ни еврейским, ниже иными коими ищет от нас говоры Господь, но любви с прочими добродетельми хощет, того ради и я не брегу о красноречии и не уничижаю своего языка русскаго.[646]