Второй аспект, на который хотелось бы обратить внимание, – это воплощение в поэзии Хомякова темы (и топоса русской культуры) «русский Бог». Как известно, этот топос появился и присутствовал еще в древнерусских воинских повестях (например, в «Сказании о Мамаевом побоище»), в поэзии XVIII века, особенно ярко у Николая Львова; затем в поэзии XIX века вплоть до иронического переосмысления в одноименном стихотворении П. А. Вяземского. Можно сказать, что во всех этих случаях речь шла об историческом пути России, о ее судьбе, о русской ментальности, о русском духе, и все варианты данной формулы восходили к реплике, якобы произнесенной Мамаем: «Велик русский Бог!».[649]

Хомяков по-своему примыкает к обозначенной традиции. В его стихах не встречается дословно выражение «русский Бог», но есть целая парадигма его вариантов и воссозданы все контексты, в которых оно могло употребляться.

Один из вариантов – характеристика русского богатыря в стихотворении «Вадим» (1828). Выступая «спасителем славян», он сопоставляется с «Богом брани», потому что «русский Бог» проявлял себя прежде всего на поле битвы:

Еще один вариант «русского Бога» появляется в стихотворении «На перенесение Наполеонова праха» (конец 1840-х), где поражение Наполеона и победа России объясняются так:

Как видим, задолго до Льва Толстого было понято и высказано, что исход сражения решает не количество пушек и солдат, не место, на котором стоят войска, а дух народа и войска, что «нет величия там, где нет простоты, добра и правды». В тексте Хомякова это звучит так:

Кроме «русского креста» и славянского «Бога брани», у Хомякова появляется еще и «парус русский». Все три словесные формулы связаны с военной проблематикой, но в первом случае речь ведется о защите от внешнего врага, во втором – от врагов вообще (в том числе от внутренних), а в третьем говорится о единении всех славянских народов вокруг «русского корабля» и «русского паруса». Хомяков весьма активно участвует в разработке важнейшей топики русской культуры.

Прочтение поэзии Хомякова в аспекте литературных связей позволяет установить соответствия с теми художниками слова, которые, казалось бы, были далеки от славянофильского направления и от поэтического мира Хомякова, но все-таки обнаруживают с ним любопытные точки соприкосновения.

Стихотворение «Степи» (1828) содержит не только пейзаж, выдержанный в духе Православия (хотя он там, несомненно, присутствует), не только противопоставление «закона» цивилизации «воле» степей, но еще и концепцию русского характера: