Чехов реалистичен и документален в построении образа: отец Христофор когда-то готовился стать «ученейшим мужем», «светильником церкви», хотел «в Киев ехать, науки продолжать»; ведя беседу о пользе книжного учения, он постоянно ссылается на Нестора-летописца, апостола Павла, на одного из трех первосвятителей – Василия Великого (Кесарийского) и, наконец, на Петра Могилу – основателя Киевской духовной академии, слушателем которой отец Христофор так и не стал. Чехов редко делает «глухие» отсылки, он почти всегда дает знак, сигнал, указание на источник. В данном случае таким знаком послужило имя Петра Могилы.

Выявление древнерусских источников повести подтверждает существование связи между «степным» замыслом Чехова и «детством» русской литературы – древнерусскими темами, мотивами, образами. В пейзажах «Степи» при внимательном чтении обнаруживается ряд ключевых слов, общее поэтическое значение которых больше суммы их отдельных значений: «судьба», «счастье», «иго», «терпение», «поединок», «засада», «ненависть», «боль», «болезнь», «тоска», «скука жизни», «грусть и жалоба», «плач», «тревога и досада». Дополнительный поэтический смысл обусловлен «эффектом системы», поэтому психологическая, эмоциональная, идейно-образная целостность этого ряда выявляется только на основе системного подхода.

Отмеченная последовательность мотивов и образов не оформлена писателем в однородное синтаксическое единство, каждый из ее членов трансформирован, как бы растворен в повествовании, в связях с другими формами образности. Тем не менее она восстанавливается относительно легко, и не только потому, что в ней воплощена важнейшая для Чехова тема «тяжелой, холодной» русской истории с ее «татарщиной, чиновничеством, бедностью», поэтическая тема «судьбы человеческой, судьбы народной». Целостность и глубокая содержательность художественного мира «Степи» подтверждается яркими историко-литературными аналогиями: подобные тематические ряды часты в памятниках древнерусской литературы. Это своеобразные формулы, перечисляющие бедствия родной земли. Как показывает сопоставительный анализ, они являются «общим местом». Приведем пример: «И бяше видети тогда в граде плач и рыдание, и вопль мног, слезы неисчетенныа, крик неутолимый, стонание многое, оханье сетованное, печаль горкаа, скорбь неутишимаа, беда нестерпимаа, нужа ужаснаа, горесть смертнаа, страх, трепет, ужас, дряхлование, изчезновение, попрание, безчестие, поругание, посмеание врагов, укор, студ, срамота, поношение, уничижение» («Повесть о нашествии Тохтамыша»)[652]. Система ключевых образов «Степи» генетически восходит к подобным формулам древнерусских авторов и выполняет едва ли не главную функцию: необъятные степные пространства становятся для читателя пространствами историческими.[653]